2 Уэлсли - англичане и ирландцы

Наша история начинается в 1769 году, который можно считать годом относительного мира, сохраняемого, как казалось, под надежным покровом древних наследственных монархий. Вопреки общепринятому ныне мнению, тогдашние государства вовсе не находились в руках некомпетентных деспотов и услужливых исполнителей их прихотей. Придерживаясь хотя бы капли истины, скажем, Екатерину Великую или Великого Фридриха нельзя назвать неспособными и глупыми правителями. Соотечественники до сих пор видят в Карлосе III Испанском и в португальском маркизе де Помбале13 умных и умелых правителей, равных которым в этих странах с тех пор не появлялось. Иосифу II Австрийскому еще предстояло навлечь на себя возмущение подданных, восставших против его демократических реформ, которые консервативный народ просто не смог принять. Швеция ожидала увидеть, как энергичный Густав III положит конец смешным политическим фракциям Шляп и Колпаков14, в рамках еще более забавной конституции, определявшей существование четырех законодательных палат, которым полагалось функционировать в мире и гармонии, что они, естественно, сделать попросту не могли. Принятая в Польше оригинальная система выборной монархии показала свою несостоятельность в рожденных ею анархии и гражданских войнах; и могучие соседи прекратили существование такой нелепой власти посредством раздела страны. В малых государствах, даже в могущественной Голландии, царил покой; повсюду в Европе образованные и богатые стремились приобрести тот “универсальный дух вежливости”, который, в соответствии с мнением мистера Гиббона15, исходил от французской нации.

Во главе этой величественной, пусть и окостеневшей конструкции, соединенной узами взаимной вражды, находилась Франция - великое и многолюдное королевство. Там же располагалось и самое уязвимое место всей системы, ибо Его Христианнейшее Величество несомненно являлся банкротом, причем пребывал в таком состоянии с 1709 года и поддерживал свое существование лишь благодаря методу, вполне разумно соединявшему секретность с полной неразберихой. Регулярного бюджета не было; фискального состояния не знал сам министр финансов, и хотя он имел возможность публиковать любые цифры, касающиеся доходов и расходов страны, никто не мог помочь ему в этом вопросе. Пусть Людовик XV и не говорил “после нас хоть потоп”, однако положение дел он понимал лучше многих. Существует вполне достоверный рассказ о том, что, находясь в новой карете вместе с Шуазелем16, король спросил у первого министра, сколько, по его мнению, она стоила. Зная, что короля постоянно обманывают, Шуазель назвал высокую цифру, тем не менее, оказавшуюся достаточно далекой от истины. Возмущенный министр заявил, что настала пора покончить с такого рода поступками. Король едко усмехнулся и предоставил ему полные права на любые действия. После долгого и полного дум молчания Шуазель признал свое бессилие, ибо прекратить и мелкие плутни, связанные с каретой, и крупные жульничества можно было, лишь приступив к разоблачению прочих обманов и злоупотреблений ad infinitum17; так что заказать новую карету королю уже за разумные деньги можно было только ценой стольких перемен, что они могли бы стоить ему престола. Оба решили не менять положения дел и оставить счет для оплаты потомству.

Конечно, Франция настолько переросла свою прежнюю организацию, что уже в 1769 году эффективная реформа ее ортодоксальными методами была, наверное, невозможна. Во всяком случае, никто не предпринимал таких попыток, и наиболее цивилизованная нация Европы продолжала жить при сложном и расточительном, давно уже устаревшем внутреннем устройстве. Совершенство прозы и урбанические манеры не могли изгладить дефектов всей налоговой системы, и в значительной своей части тогдашние законы и обычаи этой страны можно назвать абсурдными, несправедливыми и вздорными. Но если даже ошибки и преступления ancien regime и в самом деле были политически катастрофичными, важно не забывать, что сама система обладала огромным социальным и культурным очарованием. Часто цитируемая реплика Талейрана о том, что люди, не жившие до 1789 года, никогда не знали подлинной “la douceur de vivre”18, типична среди многих свидетельств. Существовала уникальная цивилизация, и мемуары современников (например, Мармонтеля19) свидетельствуют о том, что дары ее ни в коем случае не доставались одной лишь горстке привилегированных лиц, хотя именно они поддерживали и укрепляли ее. Даже суровый и практичный Уильям Питт20 на свой лад признал это, когда вполне серьезно ответил в Реймсе на вопрос одного аббата:

“Действительно, у вас нет политических свобод, однако вы обладаете куда большей гражданской свободой, чем предполагаете сами”.

Сколь бы мирным ни был тот, 1769 год, но по всей Европе рождались маленькие воины и предводители воинов. И величайший из них родился в августе, на Корсике, как раз во время беспорядков. Некоторое время корсиканцы, возглавляемые героем Босуэлла21 - генералом Паоли22, бунтовали против своего сюзерена - одряхлевшей Генуэзской республики. Исполнившись отчаяния, генуэзцы продали Франции свои права, которые реализовать уже не могли, и французы принялись располагать к себе новых подданных проверенным временем методом - затеяв с ними войну. Секретарем корсиканского генерала служил некий происходивший из Флоренции дворянин, Карло Буонапарте. В самый разгар событий его симпатичная жена Летиция родила своего второго сына. Мальчика назвали Наполеоне.

За три месяца до того столь же счастливое событие произошло в семействе англо-ирландской знати: 1 мая 1769 года в Дублине в доме на Мэррион-сквер, леди Энн Уэсли23, жена Гаррета Уэсли, 1-го графа и 2-го барона Морнингтона из королевства Ирландия, дала жизнь своему шестому ребенку. Забавно отметить, что подлинная фамилия этой недавно возведенной в дворянское достоинство семьи была не Уэсли, а Колли. Английский род Колли, старинный и состоятельный, получил земли в Ирландии от Генриха VIII; однако Уэсли были еще богаче и уверяли, что их предок носил штандарт перед Генрихом II. Потом, уже в XVII столетии, Гаррет Уэсли женился на Элизабет Колли, и поскольку детей у них не было, принялся разыскивать молодого родственника, достойного унаследовать его внушительные поместья. Утверждают, что сие соблазнительное предложение было сделано дальнему английскому родичу, тогда еще посещавшему школу в Вестминстере, Чарльзу Уэсли, брату знаменитого и святого Джона24. Однако предложение (если оно действительно было сделано) получило непредвиденный отказ, и в итоге мистер Гаррет Уэсли усыновил младшего из племянников жены, Ричарда Колли, при условии, что тот примет имя и герб Уэсли.

Поместья, унаследованные Ричардом Колли (отныне Уэсли), располагались в графстве Мит, и обиталищем ему (давно с тех пор уже сгоревшим) служил Данаган, местечко, расположенное недалеко от Дублина. Среди прочих ценностей Ричард унаследовал гнилой городок25 Трим, владение которым предоставляло ему право на место в Ирландском парламенте. Этот законодательный орган был в точности скопирован с “родительского”, заседавшего в Вестминстере, начиная от лорда-канцлера и кончая парламентским приставом, а интересы короля представлял лорд-лейтенант. Однако, на самом деле, сей парламент следовало бы назвать государственным фарсом. Выборы проводились нечасто, лорд-лейтенант обыкновенно отсутствовал, правительственное большинство в обеих палатах обеспечивалось распределением привилегий, синекур и титулов; а до сих пор не отмененный акт Генриха VII запрещал внесение на рассмотрение биллей, не одобренных английским парламентом. Большую часть XVIII столетия управление Ирландией “осуществлялось” Примасом26 - с применением силы и подкупа.

Поскольку реальным правителем страны являлся архиепископ, протестантские прелаты образовывали в Ирландии орган куда более значимый и достойный, чем существовавший в Англии. Обыкновенно они были людьми вдохновенными, известными своим патриотизмом и простой, но доходчивой речью. Приятный пример карьеры ирландского экклезиастического патриота представляет собой деятельность доктора Теофилуса Болтона27, назначенного в епархию Клопферта; декан Свифт28 немедленно встретился с новым епископом и выразил надежду на то, что его лордство “послужит своей стране” в палате Лордов. Епископ возразил:

– Мое епископство очень невелико, и я никогда не получу лучшего, если не услужу двору.
– Когда вы получите лучшее, - заметил Свифт, - то, надеюсь, станете честным человеком. А до той поры - прощайте.

Встреча и диалог повторились, когда доктор Болтон сделался епископом Эльфина; наконец он достиг поста архиепископа Гашельского, и Свифт вновь явился со своим предложением. На сей раз новоиспеченный архиепископ ответил ему со всей убежденностью:

– Я прекрасно знаю, что ни один ирландец никогда не будет назначен Примасом, и поскольку не могу более увеличить собственное состояние или укрепить положение, то с ревностью буду защищать благосостояние моей страны.

Это сочетание откровенности с должным вниманием к высшим интересам было распространено среди низшего ирландского протестантского духовенства, - если верить рассказу о преподобном мистере Филлипсе и клойнском епископе. Этот священник с великим гостеприимством принимал у себя своего начальника и подал ему к столу превосходную рыбу. Уже садясь в карету, епископ произнес:

– Мой дорогой Филлипс, вы были чрезвычайно любезны ко мне, но моя благодарность способна возрасти еще больше, если вы утопитесь в речке, которая дает столь отменную рыбу, чтобы я мог передать ваш приход своему сыну Джо.
– Благодарю вашу светлость, - ответил с поклоном священник, - однако я не пожертвую даже последней фалангой самого бесполезного из моих пальцев, чтобы спасти ваше лордство, сына вашей светлости и всех членов вашей семьи от виселицы.

Многие пытались понять, где и как герцог Веллингтон приобрел эту простую и прямолинейную манеру разговора, столь задевавшую ранимые души; вполне возможно, что он выработал ее, общаясь со своими духовными наставниками и руководителями. Герцог всегда защищал Англиканскую церковь.

“Она, - говорил он, - делает нас теми, кто мы есть: нацией честных людей”.

Некоторое дальнейшее представление об ирландском обществе XVIII столетия вообще и семействе Уэсли в частности могут дать полные сплетен письма миссис Пэндрвес (в девичестве Мэри Гранвилль29), позднее вышедшей вторым браком за ирландского декана, доктора Делайни. Она прибыла в Ирландию из Англии с продолжительным визитом в 1731 году, через три года после того, как мистер Уэсли унаследовал свое состояние. Как подобает, начала она с посещения епископа, доктора Ашера, имевшего в Дублине дом, “убранный золотого цвета дамаскином, разными ценностями, бюстами и картинами, которые епископ привез с собой из Италии”. Невозможно сказать, что именно представляли собой эти декоративные “ценности”, но если подобно бюстам и картинам они были привезены из Италии, то от них явно попахивает папизмом.

Миссис Делайни (так ее называть удобнее) была весьма довольна Ирландией или, по крайней мере, той небольшой ее частью, которая, подобно всем состоятельным людям всех времен и народов, жила в основном ради собственного удовольствия и - словно олимпийские боги - находилась выше столь обыкновенных горестей как бедность и труд, стараясь скрыться от них - и притом самым успешным образом - в золотом облаке банкнот. Она с удивлением отметила, что встреченные ею в Ирландии люди в основном “во всем походили на англичан, являя смесь зла и добра”, и с еще большим удивлением обнаружила, что вели они себя “очень пристойно” - в соответствии с собственным рангом. Еще она констатировала наличие в них сердечности и “великой общительности”, напомнивших ей о Корнуолле и заставивших предположить наличие “изрядного количества злословия в их обществе”. Неужели это действительно был Дублин?

Вскоре миссис Делайни начала объезжать сельские дома. Еще в жилище епископа Ашера она отметила количество пищи - “шесть мясных блюд” за каждой трапезой - и всеобщую приветливость. Но все это померкло в сельской местности, где жители отнюдь не удовлетворялись “наличием доброго дома, снабженного большим количеством мебели, чем это необходимо”; там она ни разу не присутствовала на обеде, где подавалось бы меньше 14 мясных блюд, или на ужине, где их оказалось бы меньше семи. Очень скоро она и ее друзья отправились с мистером Уэсли на “увеселительную прогулку” в Батлерстон, где хрупкая натура сей дамы имела возможность подкрепиться “холодной дичью, барашком, пирогом с голубями, голландской говядиной, языками, моллюсками, сердцевидками, салатом, изрядным количеством напитков и самым отличнейшим силлабобом (сбитые сливки с вином), который ей приходилось пробовать”. Наевшись до отвала, они отправились музицировать: миссис Делайни - за клавикорды, мистер Уэсли за скрипку, а дети танцевали. “Мы плясали два часа; потом настала пора ужина, было что выпить и было чем закусить, и мы находились в полном блаженстве”. Компания неохотно рассталась в половине второго ночи.

Быть может, вдохновленная обилием “выпивки и закуски” у мистера Уэсли, миссис Делайни приняла приглашение в Данаган, о чем не пожалела. Она сочла, что хозяин дома “улучшает” свою собственность деревьями, каналами и классическими статуями. Каналов было три, и на каждом находилась лодка: “Мы вступаем с музыкой на борт, поднимаем свой флаг и гребем самым гармоническим образом”. Семейство, похоже, в основном обитало в большом зале, где находились орган и клавикорды, и поскольку “всякий был занят тем, что считал угодным”, обстановка была очень живая, кроме разве что времени семейных молитв. Завтрак, например, начинался в 10 утра и состоял из шоколада, чая, кофе, тостов и масла, а также каудля30; окончившие трапезу немедленно садились за орган и клавикорды, в то время как остальные играли ракетками в волан. Поскольку в доме много ели, мистер Уэсли настаивал на том, чтобы все проходили не менее четырех миль в день, и обеспечивал гостей “дорожными посохами”. Не стоит удивляться тому, что миссис Делайни заявила: “Чем больше я знакома с мистером Уэсли, тем выше мое уважение к нему. Количеством добродетелей и недостатком пороков он превышает всякого известного мне мужчину. Богатство ценно для него лишь тем, что позволяет делать счастливыми окружающих людей”.

Через 17 лет, в 1748 году, миссис Делайни вновь побывала в Данагане. Мистер Уэсли стал теперь лордом Морнингтоном, получив повышение за службу, оставшуюся неведомой для историков, но этот “приветливый и приятный” человек по-прежнему был поглощен музыкой, “улучшениями” собственных владений, пирами и наделением счастьем окружающих. Появилось и существенное прибавление в семье, “мой крестник, мистер Уэсли”, который в свои 13 был вундеркиндом. Этот молодой человек, которому предстояло стать отцом герцога Веллингтона и еще четверых удачливых сыновей, вызывает некоторый интерес. Он был “совершенно расстроен”, когда крестная не позволила ему отсалютовать в честь ее прибытия выстрелами из пушек с его корабля и укрепленного острова. Она добавляет, что это был “ребенок как ребенок”, “послушный и управляемый старшими сестрами”.

К сожалению, с этого момента письма миссис Делайни становятся более сдержанными в отношении Уэсли и их интригующего сына. Из других, увы, бесцветных источников мы узнаем только, что молодой мистер Гаррет Уэсли стал депутатом от Трима в 1757 году и очень скоро после этого, в результате кончины отца, сделался лордом Морнингтоном. Миссис Делайни отмечает, что в Дублине открылась музыкальная академия, “все - леди и джентльмены”, и лорд Морнингтон - ее президент и дирижер. В музыкальной одаренности молодого человека можно не сомневаться. Тринити Колледж в Дублине сделал его доктором музыки, а потом и профессором. Если серьезная музыка его осталась недоступной обыкновенной публике, то песни и гли31 - “С приветом выслушай меня, очаровательная девица”, “Здесь в прохладном гроте”, “Приди, прекраснейшая нимфа…” - принесли ему огромную известность. Исполнение некоторых из них сопровождалось овациями и аплодисментами Принца-Регента, которого непочтительный мистер Криви32 и его приятели называли “Принни”.

Сам юный лорд тем временем надеялся жениться на дочери герцога, но в самый последний момент объявился соперник, обладающий в два раза большим богатством и в два раза меньшим числом достоинств“. После отказа он обратил внимание на мисс Энн Хилл, дочь бывшего банкира, но племянницу виконта. Быть может, для того, чтобы доказать изменнице, что он, во всяком случае, стоит над низменными материями, лорд Морнингтон отмахнулся от намеков отца невесты, что состояние девицы не соответствует положению жениха. Состояния он не искал; ему было достаточно”вдовьей доли в 1600 фунтов и 500 фунтов на булавки“. Если у невесты и было состояние, то жених был согласен с тем, чтобы его поместили в драгоценные камни. Миссис Делайни покачала своей умудренной мирскими вопросами головкой над подобной романтической сделкой и цинично выразила надежду на то, что”эта особа окажется достойной такого жеста и сделает его счастливым“, многозначительно добавив при этом:”В целом, он очень хороший молодой человек, но кто же без изъяна?"

Встретившись с молодой парой сразу же после медового месяца, она с некоторой неуверенностью отметила, что увидела в них “пару довольных собой молодых людей, однако ее воспитания недостаточно, чтобы восполнить некоторые пробелы в его образовании”.

Какими бы ни были эти пробелы, очевидно, что лорд Морнингтон проявлял экстравагантность в финансовых вопросах. Он был знаменит не только любовью к музыке, но и “добротой и гостеприимством”. У него было много детей, из которых выжили восемь. Его сделали графом (по-прежнему ирландским) и это, возможно, кое-что стоило ему. Кроме того, он продолжал начатые отцом “усовершенствования”. Сад с каналами и классическими статуями превратился в парк площадью 800 акров, с большим озером и скопированной с Версаля прогулочной дорожкой. Посетивший Данаган в 1770-х годах Артур Янг33 назвал “посадки” дорогостоящими и добавил (многозначительно): “Его лордство занят многочисленными усовершенствованиями”. Озеро увеличилось с 26 до сотни акров, но “его светлость планирует значительно расширить его”. Всякий, кто в качестве хобби пытался устроить себе загородное имение с “декоративными усовершенствованиями”, по собственному печальному опыту представляет, что сложно найти более эффективный способ избавиться от денег. Добавим к этому жену-бесприданницу, большое семейство, гостеприимный характер, приобретение титула и ум, скорее обращенный к сочинению ораторий, чем к рентам и земледелию…

В 1774 году имение было заложено. Всего за 1000 фунтов, однако настораживает тот факт, что предположительно состоятельный человек сумел добиться лишь такой незначительной суммы. Из-за экономии лорд Морнингтон перевез семью в Лондон, где его преследовал какой-то таинственный долг в 16 000 фунтов и где он портил себе существование всякими сложностями, расходуя на жизнь всего 1800 фунтов в год. Когда его светлость начал покупать лотерейные билеты, стало ясно, что финансовая ситуация очень серьезна. И тут, в мае 1781 года, внезапно и в полном пренебрежении своими обязанностями он умирает в Найтсбридже в возрасте 45 лет, оставив вдову и детей (старшему, Ричарду, едва исполнился 21 год) в “обстоятельствах, которые, с учетом их общественного положения, следует считать весьма стесненными”. В июле того же года юный граф вынужден увеличить сумму залога до 8000 фунтов, а еще через четыре года - до 10 000. За какую-то половину столетия “крупное состояние”, над которым столь увлеченно ахала миссис Делайни, полностью расточилось.

  1. Себастьян Жозе де Карвалью, 1-й маркиз де Помбал (1699-1782) - дипломат и государственный секретарь, фактически управлявший Португалией в 1750-77 годах и восстановивший Лиссабон после разрушительного землетрясения.↩︎

  2. Две шведские политические фракции XVIII века. “Колпаки” выступали за тесные торговые и союзные связи с Россией, “Шляпы” - за войну.↩︎

  3. Эдвард Гиббон (1737-94) - британский историк и мемуарист, автор “Истории упадка и разрушения Римской империи”.↩︎

  4. Этьен Франсуа де Шуазель (1719-85) - французский премьер-министр и глава дипломатического корпуса в 1758-70 годах.↩︎

  5. “До бесконечности” (лат.)↩︎

  6. “Сладости жизни” (фр.)↩︎

  7. Жан Франсуа Мармонтель (1723-99) - французский писатель, философ и драматург. Наиболее известен в России романом “Велисарий”.↩︎

  8. Уильям Питт-старший, 1-й граф Чатем (1708-78) - военный министр в годы Семилетней войны, лидер палаты Общин и премьер-министр от партии вигов в 1766-68.↩︎

  9. Джеймс Босуэлл (1740-95) - шотландский писатель и мемуарист, друг генерала Корсиканской республики Паоли и автор “Отчета о Корсике”.↩︎

  10. Паскуали Паоли (1725-1807) - корсиканский политический и военный деятель, глава правительства Корсиканской республики в 1755—69 годах.↩︎

  11. В 1799 дети лорда Гаррета и леди Энн изменят родовую фамилию Уэсли (Wesley) на Уэлсли (Wellesley).↩︎

  12. Джон Уэсли (1703-91) - английский священнослужитель, богослов и проповедник, основатель методизма.↩︎

  13. Гнилые местечки - обезлюдевшие в конце XVIII - начале XIX веков деревни и городки в Великобритании, сохранившие при этом представительство в парламенте. Голосами избирателей в этих населенных пунктах часто распоряжался лендлорд, хозяин земли.↩︎

  14. Примас - почетный титул первого по значению из епископов англиканской и католической церкви.↩︎

  15. Теофилус Болтон (1678-1744) - англиканский епископ, канцлер собора Святого Патрика в Дублине и частый собеседник писателя Джонатана Свифта.↩︎

  16. Джонатан Свифт (1667-1745) - англо-ирландский сатирик и священник англиканской церкви, декан собора Святого Патрика. Автор “Путешествий Гулливера”.↩︎

  17. Мэри Гранвилль Делайни (1700-88) - английская художница и мемуаристка. В пожилом возрасте придумала собственную технику создания ботанических иллюстраций, которую называла “бумажной мозаикой”, и создала около тысячи подобных работ, ныне хранящихся в Британском музее.↩︎

  18. Каудль - горячий и пряный питательный напиток из вина или пива, яиц и пр.↩︎

  19. Гли - песня для мужского вокального трио или квартета (в последнем случае высокую партию исполнял мальчик-дискант), без инструментального сопровождения.↩︎

  20. Томас Криви (1768-1838) - британский депутат и мемуарист, который 36 лет вел дневник с политическими сплетнями и интервью.↩︎

  21. Артур Янг (1741-1820) - английский агроном и экономист, автор многочисленных работ по земледелию.↩︎