5 Неудачник уезжает в Индию

В марте и апреле 1795 года остатки экспедиционного корпуса в подавленном настроении отправились домой. Разместив немногих уцелевших людей в Эмсе, командир 33-го полка отправился на родину, не дожидаясь своих солдат. Надвинув шляпу на крючковатый нос, закутав худощавое тело в военный плащ с алой подкладкой, молодой лейтенант-полковник имел возможность хорошенько подумать, расхаживая по палубе или опершись о фальшборт под облаком белых парусов. Он, насколько это было осуществимо, конечно, не уклонялся от общения с флотскими офицерами, ибо хотя флот Британии, можно сказать, привык в военное время эвакуировать остатки британской армии, в вежливом обращении моряков нередко просвечивала ирония. Вероятно, полковник Уэсли, как уверяют нас военные историки, размышлял в это время над проблемами, связанными с перевозкой и снабжением войск, а также “тактической ценностью стрелкового отражения наступления пехоты”. Может быть, вопреки требованиям своего, как считают, холодного сердца, он вспоминал жуткие сцены, происходившие во время отступления, и ощущал солдатскую жалость к жизням рядовых, утраченным в высшем напряжении, их бесполезной отваге и предсмертному страданию. Однако и этот будущий Железный Герцог был человеком и посему, возможно, в первую очередь думал о Китти Пакенэм, собственной карьере и о прискорбном внутриполитическом состоянии Англии и Ирландии.

С точки зрения репутации и продвижения в чине, после 10 месяцев, проведенных на весьма трудной службе в действующей армии, лейтенант-полковник Уэсли не продвинулся вперед ни на дюйм. То, что он свой долг исполнил, и весьма эффектно, не значило ничего. Наполеон вложил чаяния человечества в короткую фразу: “Дайте мне удачливых генералов”. Неизвестно, слышал ли эту фразу лейтенант-полковник Уэсли, однако, когда он плыл домой, его соотечественники уже распевали весьма откровенную песню о том, как:

У старого герцога Йорка
Было десять тысяч штыков,
Он возвел свою рать на горку,
Но спустился уже без полков.

Дело в том, что рвавшимся к власти вигам было выгоднее дискредитировать герцога и правительство, чем, используя свое влияние в парламенте, добиваться проведения армейской реформы. Одно из малых чудес представительского правления, даже смягченного гнилыми местечками, заключается как раз в том, что оппозиция обычно еще хуже знакома с методами практического ведения войны, чем правительство. Факты свидетельствуют о том, что реорганизацию и армейскую реформу начал уже скомпрометированный герцог Йорк; однако конногвардейцы и правительство были явно более озабочены тем, как оправдаться перед парламентом, чем жизнями и карьерами служивших им офицеров, а менее всего они были готовы расписаться в собственной бестолковости. Повысив усердного и расторопного молодого лейтенант-полковника, они хотели одного: чтобы вся позорная кампания оказалась как можно скорее забытой, и настолько преуспели в своем намерении, что в наши дни сложно отыскать какую-нибудь информацию об этом походе.

Результат размышлений лейтенант-полковника Уэсли был прост и ясен: он решил оставить службу в действующей армии и отыскать себе политическую или административную должность. Как выразился он сам, со своим обычным “конским” чутьем: “Я вижу, каким образом предоставляются военные должности”… т.е. по протекции. Хотя, возможно, он являлся лучшим офицером во всей армии, конногвардейцы об этом не знали и знать не хотели. И, что бы ни говорил впоследствии Герцог, лейтенант-полковник Уэсли был обеспокоен собственными долгами, которые в прошениях о поступлении в какую-нибудь должность, подаваемых в 1795 году, иносказательно называл “трудностями, сопутствующими его деятельности”. К несчастью, Кэмден78, новый лорд-лейтенант, был куда менее уверен в талантах и достоинствах Уэсли, чем Бэкингем или Уэстморленд; и хотя естественно предположить, что лорд едва ли был бы назначен на этот пост, если бы действительно обладал необходимыми для этого способностями, однако он, безусловно, был наделен одним из ценных для правителя дарований: умением сказать “нет” просителям.

Командир 33-го полка посетил лорда-лейтенанта Ирландии в его лондонской резиденции и изложил свои претензии - возможно, откровенно и без обиняков - на уютное и незаметное место в ирландском правительстве и получил отказ. Оставаясь по-прежнему адъютантом, он последовал за своим шефом в Дублин,а Ричард обратился с прошением о существенном повышении младшего брата - а именно о произведении его в военные министры Ирландии. Неизвестно, что именно ответил лорд Кэмден лорду Морнингтону, личному другу мистера Питта и члену комитета по управлению делам Индии; однако он не назначил Артура Уэсли своим военным министром.

Что оставалось делать? Конечно, Артур Уэсли оставался избранным от Трима членом парламента, и его помощь правительству в каких-нибудь там дебатах могла оказаться замеченной. Он получает шанс самым неожиданным образом и с отвагой берется за него, ибо противостоять пришлось такому оратору, как Греттен. Пользуясь абсурдными гиперболами того времени, Греттен осудил лорда Уэстморленда за вывод войск из Ирландии и отправление их на неудачную войну с Голландией. Он, наконец, не пожелал прислушаться к разумному доводу правительства, утверждавшему, что уже набраны новые войска, и объявил это утверждение “трюком и обманом”, потребовав импичмента лорду Уэстморленду. Баронет-оппозиционер назвал новобранцев “оборванцами”, и мистер Греттен был полностью солидарен с ним. Громогласная речь закончилась следующим утверждением:

“Интересно отметить, что в ходе публичных и весьма громких дебатов по поводу отношения лорда Уэстморленда и ирландской армии, ни один из ветеранов или старослужащих офицеров не выпустил на его защиту”.

Депутат от Трима привлек внимание спикера, и лейтенант-полковник Уэсли впервые за два года заговорил, а палата слушала.

“Чего же требует Акт? 12 000 человек для обороны страны. Так находились они в Ирландии или нет? Необходимость посылать войска для службы за границей давно признана, и парламент внес соответствующие дополнения. Кого же следовало отправить за рубеж, навстречу врагу - необученное войско или же дисциплинированных солдат? Ответ на вопрос ясен, и отправление старых полков из королевства, на смену которым пришли новые силы, является полностью оправданным”.

Далее он поздравил достопочтенного баронета с подобной вершиной полководческой мудрости и заверил его в том, что, невзирая на презрительное отношение к ним почтенного депутата, новые полки вовсе не вызовут пренебрежения со стороны врага.

Даже после проведенный герцогом Йорком кампании достопочтенный, хотя и находившийся в оппозиции, баронет не имел права заходить так далеко; к тому же случаются и такие времена, когда даже в парламенте - и даже в Ирландском парламенте - победа остается за здравым смыслом. Но если достопочтенный и отважный депутат от Трима рассчитывал на правительственное вознаграждение за услугу, оказанную прежнему лорду-лейтенанту, то он ошибся. “Некая личная цель в этой стране” отнюдь не приблизилась; и когда парламент закончил сессию, достопочтенный и доблестный член его возвратился в свой округ и оттуда написал любопытное и интригующее письмо своему шефу. Очевидно, Ричард высказал свое мнение, к тому же лейтенант-полковник Уэсли вспомнил собственные симпатии к финансовым областям человеческой деятельности. Вот что он написал.

“Уверяю вас, что никакие причины, кроме обстоятельств моей работы, не заставили бы меня обеспокоить правительство Вашего превосходительства, но лорд Морнингтон рекомендовал мне обратиться в Министерство сборов и налогов в Казначейство, ибо учитывая всех, кто служит там в настоящее время, и тех, кто предположительно может быть назначен туда, надеюсь, что не проявлю чрезмерного самомнения, посчитав себя достойным первой же открывшейся в них вакансии.
…Быть может, Вас удивит мое желание перейти с военной на гражданскую службу. Безусловно, его следует назвать отклонением от предпочтительного для меня направления, но я вижу, как заполняются вакансии военные, и не хочу просить у вас того, что, как мне известно, вы не в состоянии предоставить мне…”

Еще в письме содержатся новые упоминания о “настоятельных потребностях, сопровождающих мою деятельность”, а также признание в том, что “Ваше превосходительство и мистер Пелэм79 могут посчитать должности в этих министерствах слишком высокими для меня”. Это странное письмо написано будущим герцогом Веллингтоном, и если бы не было непоколебимой уверенности в этом, то можно бы с полным основанием заподозрить Уилкинса Микобера80. Так наш полковник смирялся ради Китти Пакенэм, и смирялся он напрасно. Ирландское министерство по сборам и налогам вместе с Казначейством не воспользовались уникальной возможностью заручиться услугами столь честного и способного сотрудника.

Тем не менее, Уэсли не терял надежд на получение хорошо оплачиваемой работы и на руку Китти Пакенэм, ибо в начале осени он предложил свои услуги в качестве генерального артиллерийского инспектора Ирландии; однако лорд Кэмден ответил: “Нет”. Теперь уже приходилось забыть и про должности, и про Китти и вернуться в свой полк, которому предстояло теперь отправиться за море - в пораженную лихорадкой Вест-Индию. Рассчитывая укрепить Уэсли в подобной решимости, лорд-лейтенант постарался погасить всякую искру надежду:

“Буду очень рад, если мне удастся пристроить вас подходящим образом по возвращении (смертность от желтой лихорадка в Вест-Индии достигала 50% - прим. автора), но если в Министерстве сборов действительно откроется вакансия, полагаю, что первым на нее будет претендовать сын спикера”.

Решение было окончательным, и, очевидно, в Ирландии Уэсли более ничего не светило - пока управлял ею лорд Кэмден. Сопоставляя скромные запросы с тем, чего проситель добился за последующие 20 лет, эту серию отказов, безусловно, приходится сравнить с легендарными отвержениями издателями рукописей великих писателей, впоследствии сделавшихся общепризнанными шедеврами. Интересно бы знать, каким образом лейтенант- полковник Уэсли приговорил себя к скудному и незначительному существованию полковника колониальной пехоты. Но узнать это невозможно. Сам он не оставил воспоминаний об этом. И никто из людей, беседовавших впоследствии с герцогом Веллингтоном о его жизни, не посмел расспросить его об этом периоде. Можно только предположить, что полученные гордостью раны запретили ему впоследствии принимать участие в чьем-либо повышении, продвижении по службе, предоставлении отличий или в награждении. Можно также понять, что пострадали не только его амбиции, но и чувства. Отправление за море в действующую армию означало, что дома его не увидят несколько лет, а, следовательно, приходилось “навеки расставаться” с Китти Пакенэм. В свете последующих событий к этому роману трудно отнестись с большой серьезностью; однако незачем сомневаться в том, что молодые люди любили друг друга, и окончательное расставание нелегко далось им обоим.

Разлука с Англией оказалась еще более сложной, куда более прозаической и очень опасной. Транспорты, отправившиеся в ноябре 1795 года из Портсмута в Вест-Индию, пригнала назад сильная буря. Вновь оставив порт в декабре, корабли попали в целую череду штормов81. Флот рассеялся, и когда некоторые из транспортов уже приближались к цели, потратив 7 недель на скитания по морю, 33-й полк высадился в Пуле, Дорсет, куда пригнал его ветер. Полк провел там целых 4 месяца. Встречные ветры были настолько сильными, что религиозные люди видели в них божественное воздаяние за те грехи нации, к которым сами они не имели никакого отношения, в то время как люди более легкомысленные указывали на то, что бури эти спасли плохо защищенную и вечно бунтующую Ирландии от французского вторжения. Потратив 6 месяцев на бесполезные странствия и проволочки, лейтенант-полковник Уэсли заболел неведомой лихорадкой; возможно, ею была приобретенная в Голландии малярия.

Наверно, это был самый несчастный период в жизни одного из самых энергичных людей той энергетической эпохи. Впереди маячили новые месяцы бездействия, ибо пока лейтенант-полковник Уэсли отлеживался, его 33-й полк в апреле 1796 года отплыл в Индию. Находясь до выздоровления в Дублине, Уэсли улаживал свои тримские парламентские дела и пытался распорядиться долгами… он даже “упомянул об этих трудностях лорду-лейтенанту, вежливо посочувствовавшему, но помощи не предложившему”. В мае 1796 года его произвели в полные полковники - быть может, в порядке утешения за ссылку из Англии и разбитые политические надежды. Во всяком случае, лорд Морнингтон при всем своем влиянии не сумел добиться для брата ничего большего. В июне новоиспеченный полковник занимался в Лондоне последними приобретениями, и в конце месяца, наконец, отправился в путь на быстром фрегате, что позволило ему нагнать свой полк у мыса Доброй Надежды. В Калькутту они пришли в феврале 1797. Как считали в ту пору в Англии, это означало конец Артура Уэсли и его военно-политической карьеры. Каждый конвой, отправлявшийся в ту пору на восток, увозил с собой полный комплект ретивых молодых людей, горевших рвением и алчностью, и желавших послужить Ост-Индской компании. Что с ними происходило? Кого-то с позором отсылали домой - либо за откровенную некомпетентность, либо за слишком явное нарушение неписаных правил взяточничества, коррупции и угнетения; многие просто скончались, что обычно случалось с устрашающей быстротой от болезней, рожденных тропическим климатом, безумным перееданием и излишним употреблением алкогольных напитков. Некоторые выжили, преуспели немногие. Лет через 20 кое-кто из них вернулся домой - с карманами, набитыми золотом, добытым в большей или меньшей степени честным образом, и обычно - но не обязательно - с болезненно бледной физиономией, сипайскими усищами, и уж непременно с полувосточными привычками и манерами. Эти скучные 40-летние старики, со странными кулинарными вкусами, женились на поблекших молодых женщинах, не сумевших подыскать себе лучшую партию, и оседали в Бате иди Челтенхэме, принимались приводить в порядок расстроенную печень, вечно проклиная Индию и тоскуя по ней. Бывшие на востоке едва ли не эквивалентом Господа и Творца, дома они оказались ничем - если не считать той компенсации, которую можно было приобрести за деньги. “Набобы82”, как их пренебрежительно называли, прожили оставшиеся им дни в изобилии, окруженные завистью и негодованием соотечественников, ради которых покоряли чужие земли или управляли империей.

Но между полковником Уэсли и средним молодым человеком, в надежде на состояние торопившемся в Калькутту, при этом обладавшим или нет какой бы то ни было репутацией, существовали некоторые различия, которые следует подчеркнуть. Например, ехать туда полковником, а не энсином, было значительно легче; потому что вплоть до 1800 года последним так плохо платили в Индии, что они попросту не могли справиться с расходами, обязательными для молодого субалтерна. И уж конечно, уникальные возможности для полковника представило то, что примерно через год лорд Морнингтон сделался генерал-губернатором Индии. Но самым великим различием - неожиданным, но настолько характерным, что о нем просто нельзя не упомянуть, - стала умная и методичная подготовка к решению поставленной задачи. Полковник Уэсли взял с собой хорошо подобранную библиотеку из посвященных Индии книг и потратил тягучие месяцы путешествия на их изучение. Словом, в Калькутте он высадился на берег вооруженный внушительными теоретическими познаниями военного, политического и экономического положения страны, в которой ему предстояло служить. Прочитанные им книги с тех пор давно устарели, и нет никакой нужды заново перелистывать их, они ничего не скажут современному читателю, однако самое важное в упомянутом факте то, что готовиться к службе он начал еще до того, как приступил к ней.

Имея несомненные свидетельства того, что полковник Уэсли самым серьезным образом относился к своей профессии и карьере, мы располагаем и вескими доказательствами того, что его нельзя было отнести к тусклым педантам. Например, капитан Элерс83 из 12-го пехотного, встречавшийся с полковником в 1796, на мысе Доброй Надежды, вспоминает его как “полного жизни и присутствия духа”. Долги его в ту пору были постоянным предметом сплетен, и тот же исполненный неподдельности голос намекает на то, что Китти Пакенэм в потоке флиртов и любовных интриг была уже забыта. В Кейптауне внимание полковника привлекла мисс Генриета Смит. Внимание, должно быть, не осталось без вознаграждения, ибо даже с мужской точки зрения - по мнению Элерса - полковник весьма напоминал Джона Филипа Кембла84, которого благородная внешность сделала героем спектаклей эпохи. Особенно поразили Элерса чистые голубые глаза полковника и “удивительно крупный орлиный нос”. Мочки его ушей срослись со щеками “как у лорда Байрона”. Элерс сообщает, что Уэсли разговаривал “удивительно быстро”, что свидетельствует об активности ума, и опровергает тех, кто полагает, что даже в ту пору будущий герцог являл собой бессловесного вояку. Очевидно, он более не рассчитывал на руку Китти Пакенэм и оправился от длительного душевного упадка, вызванного перенесенной лихорадкой, герцогом Йорком, лордом Кэмденом и семейством Морнингтонов. Таким, насколько нам известно, был полковник Уэсли, когда он высадился на берег Индии. Но в какую жизнь он попал, к каким людям прибыл? Каковы были первые впечатления людей, как и он сам приплывающих из Англии? Женщины обычно точнее замечают такие подробности, чем мужчины, и фортуна предоставила нам такие впечатления, оставленные пером миссис Элизы Фэй85, жены беспутного барристера86, высадившегося в Мадрасе за десятилетие до нашего героя.

Ее глазам предстало “азиатское великолепие, соединенное с европейским вкусом… колышущиеся занавески, величественные паланкины, элегантные кареты, бесчисленные слуги и всякая сторона роскошного и непринужденного бытия вкупе с неограниченным богатством”. Она с удивлением отметила, что “женщины здесь одеваются очень модно”, более того, усмотрела “несколько новинок, вошедших в употребление уже после моей разлуки с Англией”. Отметила она и другую сторону картины, “стенания европейцев от различных невзгод, причину которым они видят в климате”, однако же без колебания заключила, что подобный образ жизни привел бы к аналогичным последствиям в любом климате.

В отношении “стенаний” миссис Фэй была права. В 1790 году любитель повеселиться мистер Уильям Хикки87 писал в своем дневнике:

“Конец сезона дождей был ознаменован внушительным количеством смертельных заболеваний, и количество европейских жителей Калькутты сократилось; лишь в сентябре состоялось более 70 похорон”.

Факты свидетельствуют о том, что они ели чересчур много, пили, не зная меры, и имели излишне много слуг.

Сэр Филип Фрэнсис88, позже ядовито критиковавший за “роскошь” Уоррена Гастингса, пользовался трудами 110 слуг при семье, состоявшей из четырех человек. Жилье стоило дорого (Фрэнсис платил 800 фунтов в год за съем “большого, но простого дома”), однако провизия была чрезвычайно дешевой. Приятель Фрэнсиса пишет своему другу в Америку:

“В этой стране необузданы даже увеселения. Тридцать человек за завтраком, танцы до утра. Но мы быстро приспосабливаемся. Возьмем застольные обычаи. Теперь мы пьем только за здоровье и за дам по полупинте кларета”.

В 1784 году на званом обеде в Бомбее были поданы “почти все чаши туши теленка… почти половина овцы, несколько больших блюд с рыбой, отварной и жареной индюшатиной, ветчина, козленок, языки, дичь и так далее, перечень достаточно длинный”. Различные “холостяцкие вечеринки” представляли собой не что иное, как ряд жутких попоек, за которыми следовало такое кошмарное похмелье, что голова начинает болеть уже от одного его описания. После одной из таких вечеринок (на которой, к моему прискорбию, присутствовал и полковник Уэсли) мистер Хикки целых 48 часов не мог подняться со своей постели. Так что не стоит удивляться тому, что кладбище заполнялось столь быстрыми темпами.

Это вульгарное общество не могло показаться близким молодому полковнику, получившему элегантное французское воспитание вместе со всеми аристократическими предрассудками. Трудно представить себе полковника Уэсли на таком обеде, “где вместо того, чтобы выпить бокал вина с джентльменом, кидали друг в друга жареными цыплятами, а дамы объедались сладостями и пирожными”. Скорей всего, когда полковник прибыл в Индию, подобные сценки уже начали уходить в прошлое, ибо лорд Корнуоллис искоренил значительную долю коррупции и казнокрадства, питавших вульгарный сброд, дав при этом отличный пример более простого и пристойного образа жизни. В любом случае, многочисленные прямые и косвенные свидетельства указывают на воздержанность Веллингтона, очень редко присоединявшегося к англо-индийцам в их застольных излишествах. Любимым блюдом его было жареное баранье седло, но полковник Уэсли оказался настолько безразличен в еде, что нередко не замечал, что именно ест. Сообщают, что он мог есть прогорклое масло, не обращая на это никакого внимания; впоследствии он, безусловно, обидел обжору Камбасереса89, не выказав внимания к специально приготовленному для него блюду. После войны на Полуострове его адъютант-испанец, генерал Алава90, с горечью вспоминал, что каждую ночь, задавая вопрос: “Когда выступаем?”, слышал: “На рассвете”. А на второй вопрос: “Что будем есть?” неизменно получал ответ: “Холодное мясо”. “Я возненавидел эти слова - на рассвете и холодное мясо”, - подытоживает Алава. Что касается вина, Уэсли ограничивался “четырьмя или пятью бокалами за обедом и пинтой потом”. С нынешней точки зрения это изрядная доза, однако во дни неограниченного употребления наполненных до краев полупинтовых стаканов она была достаточно скромна.

Вкусы и привычки проживавшего в Калькутте мистера Уильяма Хикки сформировались еще во времена, предшествовавшие правлению Корнуоллиса, и он продолжал вести образ жизни, экстравагантный и вселяющий трепет своей привязанностью к бутылке. Известно, что полковник Уэсли по крайней мере один-два раза присутствовал на пиршествах Хикки. Указанный мистер нередко обедал в полковой кухне 33-го и записал, что “жили они несравненно и всегда снабжали гостя на дорогу лучшим кларетом”. Однако вдохновителем и опекуном кухни был не полковник Уэсли, а второй по старшинству офицер - полковник Шербрук91. В своей загородной резиденции мистер Хикки принимал “восьмерых друзей, умеющих пить как никто в Индостане”. С ними он выпил “два и двадцать полных до краев вместительных стаканов”. После чего “президент разрешил всякому поступать по собственному усмотрению, и в соответствии с оным вся кампания последовала примеру полковника, не ограничивая себя в числе стаканов до двух часов ночи, когда каждая персона отправилась в свою квартиру или палатку”. Если полковник Уэсли и не являлся этим самым “снисходительным президентом”, то он, безусловно, принадлежал к числу не нуждавшихся в снисхождении гостей. Но слава осенила мистера Хикки в ту неделю, когда он развлекал генерала Сент-Леджера92, полковника Уэсли, “голландского губернатора” и других офицеров и джентльменов. Только в один из дней визита они отобедали черепаховым супом и целым упитанным оленем, сопроводив трапезу шампанским, кларетом, рейнвейном, и день - вполне естественным образом - “прошел в предельном веселии и доброй радости”. Майор Брэдшоу и капитан Форрест спели “несколько избранных песен”, и месье Берг вторил им с “неподдельным увлечением и восторгом”. Наконец веселье достигло столь высокой и классической элегантности, что генерал с воодушевлением исполнил “Британских гренадеров”.

Генерал Сент-Леджер был знакомым полковника Уэсли, поскольку также являлся одним из “уцелевших в трудной и несчастной кампании герцога Йорка на континенте”. Однако, в отличие от полковника Уэсли, генерал был “опытным знатоком всех обстоятельств истинно доброй жизни” и воистину “нанес ущерб своему здоровью и состоянию на службе Его королевского Величества, Принца-Регента”, должным образом отблагодарившего своего верного слугу штабной службой в Индии. Едва ли нужно говорить, что Индия скоро завершила начатое Принни дело: генерал внезапно скончался от апоплексического удара. Для нас эта фигура представляет небольшой, но сентиментальный интерес, так как первая в величественном ряду депеш, отправленных Веллингтоном из Индии, представляет собой меморандум о конной артиллерии, адресованный (в соответствии с запросом) генералу Сент-Леджеру, требовавшему лести и поддержки своей любимой теории. Поддержки он не получил. Депеша написана четко, понятно, определенно и совсем не тактично, и ее вывод относительно генеральского предложения содержится в словах: “Теоретически весьма желательно, но слишком дорого и непрактично, разве что в очень небольших масштабах”. Возможно, генерал был слишком погружен в тонкости хорошей жизни и не заметил абсолютно непривычную нотку уверенности и решительности в рапорте во всем прочем незначительном. Вне сомнения, он бы немедленно скончался от апоплексического удара, если бы имел возможность узнать, что тот офицер, с которым он обращается столь непринужденно, и есть будущий главнокомандующий.

Командование… в нем полковник Уэлсли нуждался, чтобы действовать эффективно, и командования-то достичь было почти невозможно, учитывая число некомпетентных старших офицеров и ту отчаянную ревность, с которой они относились к привилегиям, предоставляемым их собственным старшинством. В апреле 1797 года блеснул лучик надежды. Ведьмин шабаш европейской политики заставил Голландию и Испанию вступить в войну на стороне Франции, и поэтому стало возможным - хотя, быть может, и опасным - планировать нападение на Батавию и Манилу с выступившим из Индии внушительным, в целых 1400 штыков, экспедиционным корпусом. Очевидно, Артур Уэсли, сколь бы мало ни знало о нем общество, уже добился известной репутации в индийских военных и правительственных кругах. Генерал-губернатор, сэр Джон Шор93, “человек добрый, но холодный как нос борзой собаки”, неожиданно консультировался у полковника Уэсли по поводу этой экспедиции и даже предложил назначить его командиром отряда. Всезнающий полковник отнюдь не был захвачен врасплох. Похоже, ему была полностью известна вся диспозиция голландцев и состояние “тонкой кирпичной стены”, защищавшей Батавию, а также цитадели, которая “не находится в пределах досягаемости наземной артиллерии”, но “не имеет пушек со стороны материка”. Войска (как утверждал полковник) должны были соединиться в Таньоре, выступить на Батавию, а потом продолжить свой путь на Манилу, “главную цель”. Однако “во время юго-восточных муссонов корабли не могут чувствовать себя в безопасности, находясь в Манильской бухте… Трудность эту можно обойти, если будет принято решение атаковать форт Кавита, командующий входом в Манильский залив и защищенный от юго-западного муссона”. С другой стороны, “если начать с самой Манилы, Кавита впоследствии, конечно же, падет”. Единственное возражение полковника объяснялось не сложностью самого предприятия, а его личной убежденностью в том, что разрушение Батавии нельзя считать морально оправданным - неожиданная совестливость в офицере, стоявшем на пороге своей первой операции.

К несчастью, на горизонте (как всегда) маячил неспособный конкурент, старший офицер по имени Дойль, и полковник Уэсли 17 апреля 1797 года пишет Ричарду, лорду Морнингтону, следующее:

“Мистер Синки, заместитель губернатора, предложил предоставить мне командование этой экспедицией; однако я попросил лицо, передавшее мне его пожелание, отказаться от моего имени и предложить Дойля. Если что-либо способно помешать Дойлю принять это предложение, когда оно поступит, и если они предложат мне этот пост еще раз, я намереваюсь использовать его. Учитывая значительную величину посылаемого отряда, малодушие врага, мое старание способно в известной степени компенсировать присущий мне недостаток опыта”.

Подобное великодушие не было вознаграждено, и о назначении полковника Уэсли командиром речи более не возникало, поскольку Мадрасское правительство назначило командующим офицера, “знающего собственную некомпетентность”, и это был генерал Сент-Леджер. Полковник сообщил об этом брату в письме от 20 мая 1797 года (за день до того, как он посетил скачки и пирушку у мистера Хикки), сопроводив известие следующим комментарием:

“Он ошибается, если предполагает, что хорошее, полное боевое духа войско можно удержать в повиновении иначе, чем способностями и жесткостью главнокомандующего”.

Естественно, отбытию экспедиции мешали бесчисленные задержки, и полковник впал в уныние. Он с сожалением напоминал брату о том, что за год отсутствия в Англии не получил ни одного письма от членов семьи и добавляет: “Пожалуйста, передай моей матушке и Кº, что у меня все хорошо”.

Климат Индии на удивление подходил ему, и Артур Уэсли всегда считал, что пребывание в этой стране излечило его от юношеских хворей и недомоганий. Во всем прочем Индию он не любил, “жалкая страна, чтобы жить в ней, и я начинаю думать, что тот, кто прожил здесь всю жизнь, действительно достоин тех богатств, с которыми иногда отсюда возвращаются домой”. Продолжение столь же полно пессимизма:

“Туземцы, насколько я видел, считаются у нас совершенно не такими, какими они являются на самом деле. Это самый злонамеренный и склонный к обману народ из тех, с которыми я имел дело или о которых читал. Я еще не встречал индуса, обладавшего хотя бы одним хорошим качеством, даже с учетом состояния общества в моей собственной стране, а мусульмане еще хуже них. Их мягкость и кротость - понятия несуществующие”.

Это было написано лорду Морнингтону 12 июля 1797, но уже 27 июля мы находим полковника Уэсли пишущим в гораздо более мягком тоне, ибо он только что получил официальное подтверждение важной новости, о которой уже давно поговаривали: Ричард был назначен генерал-губернатором Индии и возведен в пэры Англии в качестве барона Уэлсли. Артур слишком хорошо знал своего брата, чтобы ожидать от него каких-либо чрезвычайных милостей. Он предлагает свои услуги “твоему правительству”, однако здраво добавляет, что не может ожидать никаких преимуществ, которых не мог бы добиться от другого лица, находящегося на посту генерал-губернатора. Это не совсем верно, поскольку для правления Ричарда Уэлсли в Индии было характерно почти безошибочное нахождение талантливых подчиненных, чего воистину нельзя сказать ни о его предшественнике, ни о его преемниках. Столь же блестящего генерал-губернатора Индии как лорд Уэлсли не было до 1848 года, когда на этом посту оказался лорд Далхаузи94. Но неплохо и то, что полковник Уэсли не питал особых надежд на помощь брата, который (в тайне от младшего родича) намеревался полностью покончить с традициями непотизма95 и служебного покровительства, по-прежнему властвовавшими в индийских делах. Предупреждая возможные попытки в этом отношении, лорд Уэлсли писал своему другу, сэру Чичестеру Фортескью96:

“Твой племянник будет назначен стряпчим в следующий раз, надеюсь, в Бенгалию; когда он должным образом прибудет в Индию, я окажу ему всяческую поддержку и содействие; и если он заслужит повышения (но не в противном случае), позабочусь о том, чтобы служебный рост его происходил настолько быстро, насколько это допускается правилами Компании и достоинствами окружающих. Большего я не сделаю даже для моего собственного брата”.

Сказано решительно.

Однако экспедиция, нацеленная на Восточные острова, подняла паруса, а полковник Уэсли так и не стал более значительной персоной, чем командир 33-го пехотного полка. Тем не менее, он успел затеять короткую стычку с властями, в которой обеспечил себе и своему полковому хирургу полную власть над здоровьем своих людей и отбился от претензий хирургов флотских. После этого он составил кодекс из 36 “приказов по полку на борту корабля”, не оставлявшие воображению подчиненных ни йоты в таких вопросах, как здоровье, чистота, упражнения и дисциплина. За приказами этими крылось не желание захватить в свои руки всякую власть или избаловать своих людей, а чисто практическое стремление после долгого путешествия прибыть в пункт назначения, имея как можно меньше больных. Стоит отметить, что это отнюдь не последний случай, когда Уэсли вступил в конфликт с морскими офицерами из-за права распоряжаться своими людьми на борту корабля. Один из флотских офицеров приказал выпороть кого-то из солдат Уэсли и услышал весьма неприятные слова: “Конечно, рядового следует высечь, но я напишу рапорт, и последствия лягут на вас”. Утверждают, что пехотинец избежал наказания.

Экспедиция так и не достигла ни Батавии, ни Манилы. В сентябре 1797 года она высадилась в Пенанге и была немедленно отозвана лордом Хобартом97 (губернатором Мадраса), обеспокоенным “интригами Франции” и “угрозами со стороны султана Типу98”. Пожалуй, умнее было держать солдат в Индии. Только полковник Уэсли не потратил этого времени даром; тщательно обследовав Пенанг, он представил правительству отчет на 10 страницах, где перечислили все преимущества от обладания этим портом и предложил меры, способные принести ему относительную безопасность от “вылазок и грабежа”. Порт, по его мнению, обладал “огромными экономическими возможностями”.

  1. Джон Пратт, 1-й маркиз Кэмден (1759-1840) - лорд-лейтенант Ирландии (1795-98), военный министр (1804-05).↩︎

  2. Томас Пелэм, 2-й граф Чичестер (1756-1826) - главный секретарь Ирландии (1795-98), министр внутренних дел (1801-03).↩︎

  3. Уилкинс Микобер - герой романа Чарльза Диккенса “Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим”, который, несмотря на ужасающую бедность, всегда сохраняет оптимизм.↩︎

  4. Так называемые штормы Кристиана, по имени адмирала, пытавшегося пересечь Атлантику. 18 ноября он потерял 7 из 15 транспортных кораблей; остальные корабли почти добрались до Подветренных островов, но, пострадав от французских каперов, в катастрофическом состоянии вернулись в Спитхед в январе.↩︎

  5. Набоб - правитель провинции в Индии, а также человек, быстро разбогатевший на индийской службе.↩︎

  6. Джон Элерс (1777-1842) - британский солдат и автор мемуаров о своей службе в 12-м пехотном.↩︎

  7. Джон Филип Кембл (1757-1823) - английский актёр, антрепренер Королевских театров Друри-Лейн и Ковент-Гарден. Считается одним из лучших в истории исполнителей ролей Шекспира.↩︎

  8. Элиза Фей (1856-1816) - английская мемуаристка, опубликовавшая свои письма из Франции, Египта, Индии, США, с Альп и острова Святой Елены, наполненные “маленькими набросками персонажей… восхитительно злобными”.↩︎

  9. Барристер - адвокат, выступающий во всех судебных инстанциях и дающий заключение по наибольшее сложным юридическим вопросам.↩︎

  10. Уильям Хикки (1749-1830) - английский юрист и мемуарист, описавший повседневную жизнь в Лондоне, Индии и на Ямайке.↩︎

  11. Филип Фрэнсис (1740-1818) - англо-ирландский политик из вигов, личный враг Уоррена Гастингса, настаивающий на его импичменте.↩︎

  12. Жан-Жак Режи де Камбасерес (1753-1824) - французский государственный деятель, один из трёх консулов в период Консульства. После коронации Наполеона — архиканцлер Империи.↩︎

  13. Мигель де Алава-и-Эскивель (1771-1843) - испанский капитан фрегата, генерал-лейтенант армии, посол во Франции, Британии и Нидерландах, председатель Революционных кортесов из партии либералов. Участник битв при Трафальгаре и Ватерлоо. Лучший друг герцога Веллингтона, в долгие годы изгнания из Испании проживающий в Англии в его поместьях.↩︎

  14. Джон Коуп Шербрук (1764-1830) - британский генерал и колониальный администратор, губернатор Новой Шотландии. Второй-в-командовании (заместитель Веллингтона) при Порту и Талавере.↩︎

  15. Джон Хейс Сент-Леджер, “красавчик Джек” (1756-1800) - британский генерал-майор, политик из вигов и “великий фаворит” молодого принца Уэльского - Георга IV.↩︎

  16. Джон Шор (1751-1834) - британский политик, генерал-губернатор Индии (1793-98).↩︎

  17. Джеймс Эндрю, 1-й маркиз Далхаузи (1812-1860) - генерал-губернатор Индии (1848-56), который ввел на территориях ОИК массовое образование и Департамент общественных работ, организовал железнодорожные пассажирские перевозки.↩︎

  18. Непотизм - кумовство при распределении должностей.↩︎

  19. Чичестер Фортескью (1750-1820) - англо-ирландский адмирал и член парламента, двоюродный брат братьев Уэлсли.↩︎

  20. Роберт Хобарт, 4-й граф Букингемшир (1760-1816) - британский политик из тори, губернатор Мадраса (1793-98), военный министр (1801-04).↩︎

  21. Типу Султан (1750-99) - мусульманский правитель (1782—1799) индийского государства Майсур со столицей в Серингапатаме, вел ряд англо-майсурских войн, пытаясь изгнать с полуострова ОИК.↩︎