4 Долги личные и общественные

Организация британской армии в XVIII столетии представляла собой нечто причудливое и удивительное. Удивляться следует отнюдь не тому, что английское войско терпело поражения, а тому, что на его долю выпадали и победы; и уж то, что Веллингтон при всем его бесконечном терпении сумел, наконец, сковать из него столь великолепную боевую машину, как Армия Полуострова, вообще достойно восхищения.

Рядовых в эту армию набирали из низших слоев общества, им мало платили, их скверно кормили, предоставляли жалкие условия для жизни и нещадно пороли. Набрать рекрутов бывало сложно даже во времена, когда стране угрожала опасность, поэтому полки редко удавалось укомплектовать полностью, а при пожизненной службе рядовые оказывались чересчур стары и слабы и для сражения, и для маршей. Солдаты пили, им “нельзя было верить ни в победе, ни в поражении”, ибо в обоих случаях они ударялись в бега или отправлялись грабить и добывать выпивку. В минуту гнева, вызванного скверным поведением своих воинов, Герцог назвал их “отребьем нации” и обвинил в том, что они нанялись на службу лишь для того, чтобы пить. Впрочем, положение дел значительно улучшилось между 1787 годом, когда Герцог поступил на службу, и 1809-м. Вот что говорит он в одном из своих многочисленных обращений к военному министру - в данном случае, к Каслри52:

“Невозможно описать все совершаемые войсками беззакония и преступления. Они никогда не остаются без внимания офицеров и почти никогда не минуют взора командиров полков и возглавляющих армию генералов, но совершаются, невзирая на все прилагаемые мной усилия, о коих свидетельствуют записи в журналах приказов. Ни одна почта, ни один курьер или офицер, прибывший из арьергарда, не обходится без описаний преступлений, учиненных солдатами, отставшими на марше, оставленными больными или дезертировавшими из полков, или пребывающими на излечении в госпитале”.

Позади сего регулярного войска оставалась домашняя оборонительная милиция. Служили в ней более почтенные люди, однако командовали милицией любители, выдвигавшие самые различные фантастические условия прохождения службы. Предложения по созданию такого добровольческого полка оказались перед Уильямом Питтом, прочитавшим длинный перечень дел, исключавший участие в них этого полка “в случае отсутствия истинного вторжения”. Ознакомившись с ним, он наложил резолюцию: “Полк не следует посылать за пределы королевства” и добавил к сему: “в случае отсутствия истинного вторжения”.

Иными словами, средний английский класс победы хотел, однако не намеревался лично драться за нее или даже хорошо платить тем людям, которых отправлял сражаться вместо себя.

Вся честь и “доход” в регулярной армии выпадали на долю аристократии. Должности приобретали за деньги, назначений добивались благодаря связям и (редко, очень редко) повышению в чине. Офицерами назначали не за выслугу, а благодаря старшинству, деньгам и фаворитизму. Богатство и фаворитизм почти всегда побеждали заслуги и старшинство. Время от времени субалтерн53 или старший офицер, не имевший денег и живший лишь на получаемую зарплату, мог видеть, как богатый подчиненный становится его начальником. Офицеры, особенно генералитет, весьма ревниво относились к своему старшинству и были готовы скорее рискнуть судьбой целой армии, чем допустить, чтобы ими командовал генерал, прослуживший хотя бы на месяц меньше. Штабного учебного заведения не существовало, и штаб-офицеры назначались благодаря связям или чтобы угодить конкретному генералу. Пока в 1802 не был основан Сэндхерст, единственный, находившийся в Вулвиче военный колледж, который выпускал инженеров и артиллеристов; однако кадетов туда назначал непосредственно Артиллерийский департамент. Обыкновенно таких насчитывалось немного, но даже некоторые из их числа оказывались полностью необразованными. Пост главнокомандующего был вновь учрежден лишь в 1792 году и достался сыну Георга III, герцогу Йорку, неоднократно и бесславно битому на поле брани, а позже оказавшемуся замешанным в финансовом скандале, связанном с продажей должностей. Он занимал пост начальника таинственного административного органа, именовавшегося “Конной Гвардией”, но не потому, что члены его служили в гвардии или ездили на конях; дело в том, что по этому адресу располагались их кабинеты. Много претерпевший от “Конной Гвардии” Веллингтон неизменно называл образовывавших ее людей “этими джентльменами”. В 1826 году он говорил Крокеру:

“Не могу сказать, чтобы своими успехами я был обязан поддержке или симпатии конногвардейцев; с первого дня моего поступления на командирскую должность до нынешнего я не сталкивался с каким-либо проявлением подобных чувств с их стороны”.

Итак, в те времена армия отнюдь не сулила блестящих перспектив младшему сыну большой семьи, имевшему годовое пособие в 125 фунтов. И этот новоиспеченный энсин, конечно же, без особых надежд переступал порог своего полка. Как позже заметил сам Герцог с присущим ему трезвым реализмом: “Я не был настолько юн, чтобы не понимать, - раз уж я избрал эту профессию, то следовало получше в ней разобраться”. Об искренности его намерений говорит и такой весьма любопытный поступок: Герцог приказал “одному из рядовых стать на весы в одной только одежде, а потом во всем походном снаряжении, при оружии и ранце”. Вполне очевидно, ему хотелось выяснить, какой груз приходится носить на себе рядовому и какова пропорция между весом снаряжения и собственным весом солдата. Должно быть, солдату приходилось нелегко, ведь только старинный мушкет весил в два раза больше современной винтовки. Из этого незначительного эпизода можно извлечь два вывода, свидетельствующих, в общем, не в пользу британской армии тех времен. Во-первых, вес груза, переносимого солдатом, следовало занести в Устав полевой службы, во-вторых, нельзя было допускать к командованию людей, не тренировавшихся с рядовыми и не маршировавших с ними с полной выкладкой. Однако существенно уже то, что 18-летний энсин, не прослуживший и нескольких дней, счел нужным получить подобную информацию. Поступок этот свидетельствует об уважении к рядовому солдату, весьма редком в те дни.

Этому серьезному энсину не было суждено провести свою юность на плацу или на незаметном посту какого-нибудь младшего офицера в Индии. Удивительно, как несколько месяцев военной службы и красивый мундир могут изменить образ молодого человека в женских глазах и сердцах. Удивительно и то, что сказанное в нужное мгновение слово или небрежный росчерк пера великого и могущественного человека способны легко и просто перенести юношу через первые, самые трудные ступени его карьеры. Увидев своего младшего сына в новом и аккуратном красном мундире, леди Морнингтон вдруг переменила свое мнение о нем. Худой и нескладный мальчишка превратился в элегантного и изящного молодого человека. То, что прежде казалось излишней скрытностью и застенчивостью, стало должным образом восприниматься как скромность, подобающая офицеру и джентльмену; а его казавшееся прежде офранцузившимся поведение теперь сделалось вкусом, подчеркивающим истинно британскую трезвость. Энсин Уэсли отлично смотрелся в красном королевском мундире, который - в чем сходятся и все последующие комментаторы - отлично сидел и на герцоге Веллингтоне; кроме того, в облике энсина уже проглядывала крайняя аккуратность и суровая элегантность, которые принесли позже Герцогу прозвище “красавчика”. Как и подобает, первой заметила эти качества его мать. И Артур перестал быть “пушечным мясом”, превратившись в “очаровательного молодого человека”. Следовало заставить Ричарда “сделать что-нибудь” для младшего брата.

Дело в итоге оказалось несложным. Мистер Питт с обычным для него здравым смыслом охотно пошел на дружеский аванс для молодого знатока классических наук, способного оказаться полезным политическим союзником; а юный Морнингтон обнаружил свое здравомыслие, предположив, что Питт (всего на год старше его самого) будет доминировать в Англии, и не ошибся в своей догадке. Два поколения Питтов сотрудничали с двумя поколениями Гренвиллей. В 1787 году Гренвилль54 был возведен в маркизы (позже герцоги) Бэкингем, и в ноябре того же года сделан лордом-лейтенантом Ирландии. Ричард Уэсли узнал о назначении еще до того, как оно стало известно публике. Он вовремя замолвил словечко, и одним из первых деяний Бэкингема в качестве лорда-лейтенанта было назначение энсина Артура Уэсли одним из своих адъютантов. Августейшая поддержка этим не ограничилась. Произнесены были новые слова. Энсин Уэсли получил рождественский подарок от конногвардейцев - произведен в лейтенанты 76-го пехотного полка со старшинством от 25 декабря 1787 года.

Леди Морнингтон была в восхищении. Аристократически пренебрегая синтаксисом и пунктуацией, она с пылом писала своим подругам, знаменитым леди из Ланголлена55.

“Надо уладить столько всяких мелочей для Артура который только что поступил в Армию и должен отправиться адъютантом к Лорду Бэкингему короче говоря я обязана сделать для него все возможное, и когда вы увидите его то найдете мои старания оправданными ибо он действительно очаровательный молодой человек, я еще не видела подобного преображения ни в ком и ему страшно повезло потому что через шесть месяцев он уже перешагнул два чина и назначен Адъютантом к Герцогу Бэкингему что дает десять шиллингов в день”.

В этой во всем прочем блестящей картине обнаруживается только одна тень (а без тени не обходится ничего). Как и 73-му, 76-му полку предстояло отправление в Индию, и король - как выразилась в расстройстве леди Морнингтон - настаивал на его отплытии с “полным комплектом офицером”. Предстояли новые перемены, которые, как она опасалась, должны были “потребовать некоторых денег” и времени. Но она ошиблась: в январе 1788 лейтенант Уэсли, очевидно, без дополнительных расходов, был переведен в 41-й полк, который тут же направился в Дублин. К несчастью, вероятность того, что эти английские линейные подразделения могут быть отправлены в далекий и нездоровый край куда-нибудь в Вест- или Ост-Индию, расположенный вдали от “источников” покровительства, существовала всегда. Однако лорд-лейтенант был персоной влиятельной, и любезность его казалась неистощимой; одним росчерком пера он перевел нашего субалтерна из пехоты в кавалерию, назначив мистера Артура Уэсли в 12-й полк легких драгун, в той или иной степени безмятежно продремавший в Ирландии 70 лет.

Тот 1788 год, когда молодой лейтенант приступил к исполнению скромных обязанностей самого младшего среди адъютантов в Дублинском замке, стал последним для старого режима во Франции. Помощь, которую эта держава оказывала (против желания Людовика XVI) американским колониям в их борьбе с Англией, вернулась бумерангом. Те из французов, кто видел рождение новой республики и ее торжество, казалось бы, в безнадежной ситуации, испытали чрезвычайное потрясение. В той или иной степени его перенесли и остававшиеся дома. Если такое возможно в Америке, почему нельзя этого сделать во Франции? Однако аналогии были обманчивы, а слово “революция” вводило в заблуждения. Американская революция представляла собой победоносный бунт против далекой, неумной и прижимистой власти. Это было национальное восстание, битва за независимость, и когда Англия, наконец, оказалась побежденной, “революция” закончилась. Новая форма правления естественным образом эволюционировала из английского парламента, с поправкой на французские и английские утопические теории, в куда большей степени определенные реальными политическими нуждами; она была задумана и осуществлена людьми, знакомыми с методами и трудностями представительского правления. Какие бы внутренние расхождения ни существовали в новой республике, они не могли сделаться достаточно острыми, чтобы превратиться в катастрофические, а опасность нападения извне оставалась незначительной.

Не только британские колонии в Америке, но и все колонии всех европейских держав XVIII столетия оставались связанными с породившими их государствами исключительно ревностными торговыми законами, согласие с которыми гарантировало им защиту от любого внешнего хищника и различных туземцев, которым случилось выжить. В 1687 году Джон Ивлин56 писал об обитателях Новой Англии, что они “очень обидчивы и раздражительны”, однако в середине XVIII столетия американские колонисты (о чем с гордостью сообщает нам Фенимор Купер) подозрительно отличались пылким патриотизмом. И у них были для этого все основания. Французы в Канаде возводили цепочку фортов вдоль Огайо, глядевшую навстречу другой цепочке, тянувшейся от Нового Орлеана. Английские колонии окружали враги, однако ряд необычайных триумфов в Семилетней войне позволил устранить эти опасности. Поддерживаемые посланцами герцога де Шуазеля американцы потребовали независимости и свободы на морях. К боевому кличу нетрудно было добавить свободу слова, поскольку она не стоила ничего.

Соблюдая в той или иной степени единство на прочной и реалистичной платформе, в совершенстве зная все тонкости парламентского языка, американцы могли без всякой опасности для себя пуститься в возвышенную и универсальную риторику всеобщего братства. Они преследовали практические цели и рассчитывали добиться их. И на этом фундаменте они могли строить, испытывая твердую уверенность в будущем.

Французам также предстояло решать практические проблемы, но они избрали совершенно иной подход. В промежутке между 1788 и 1790 годами общественный разум Франции находился в странном состоянии эмоционального благодушия. Почти всякий, кто умел читать и писать, называл себя философом, и пара таких “любомудров” не могла пройти по деревенской дороге, не возрыдав и не пав друг другу в объятия при виде чарующего своей пасторальностью зрелища - теленка, сосущего вымя коровы. Заседавшие в Национальной Ассамблее французские депутаты совершенно не интересовались такими прозаическими и полностью лишенными чувства вопросами, как национальный долг. Они хотели сделать Францию земным раем и были уверены, что сумеют добиться этого с помощью пламенных речей, при этом декретами запрещая все слабости и пороки, столь любезные человеческой природе. Будучи идеалистами, каждый из которых знал, что прав только он сам, а заблуждаются все остальные, они скоро перешли к ссорам во имя братства и к обретению равенства посредством усекновения голов. Свободы следовало добиться преследованием религии, конфискацией собственности, введением воинской повинности (позаимствованной в Пруссии - стране, известной своим свободолюбием), учреждением полицейской слежки и неограниченным выпуском бумажных денег.

Тем временем национальный долг Франции рос самым исключительным образом. Несовершенные методы подсчета не позволяют нам судить о том, каким именно он был в 1799 году; однако при называвшейся ежегодно сумме процентов в 236 млнов франков он мог чуть превосходить 5000 млнов. Революционеры конфисковали собственность церкви, короны и аристократии примерно на эту сумму; тем не менее, к 1796 году лицевая стоимость бумажных ассигнаций по оценке составляла от 45 000 до 48 000 млнов франков. Стоимость выпущенных Республикой облигаций упала на 70% и “вскоре превратилась в ничто”. Бумажная ассигнация стоимостью в 100 ливров 6 января 1790 года ценилась в 96 ливров; в январе 1795-го за нее давали уже 18, а в марте 1796-го человек, обладавший 24 ливрами в твердой валюте, мог купить 7200 бумажных.

Один пример из числа многих может послужить иллюстрацией чрезвычайной коррумпированности новой республики. В 1797 году Соединенные Штаты послали своих комиссаров во главе с Чарльзом С. Пинкни57 договориться с Французской Республикой о выплате компенсации американским гражданам, потерявшим торговые суда, захваченные французскими каперами. Американская делегация с негодованием оставила Францию, обнаружив, что добиться выплат можно, лишь дав взятку в 50 000 фунтов министру иностранных дел и заплатив в качестве “взноса” 13 млнов долларов главам Директории.

Франция приветствовала Директорию, избавившую страну от Робеспьера и террора; неудивительно, что генерал Бонапарт - в свой черед - был радостно встречен народом как избавитель от продажной Директории. Однако предшественники Наполеона грабили Францию только ради себя, он же ограбил Европу ради Франции и себя самого. В 1801-02 годах его министр финансов Годен58 консолидировал долг и, наконец, сбалансировал бюджет. Но этого удалось добиться лишь за счет продажи прежде принадлежавших короне земель, беззастенчивых поборов в побежденных странах и щедрого вливания в 50 млнов франков (в 1802 году) за приобретение Луизианы. Таким образом был урегулирован финансовый вопрос, заставивший Людовика XVI созвать Генеральные Штаты59 в 1789 году.

Извне этот подземный финансовый хаос оставался почти незаметным, и мир был истинным образом находившейся на поверхности драмой Национального Собрания, Конвента и коммун, символом которой сделались гильотина, Вандея и noyades60. Мальчика дофина61 голодом и унижениями превратили в безмозглое, трусливое, едва похожее на человека создание, к счастью, вскоре нашедшее избавление в смерти. Король и королева стали жертвами гильотины, предваряя на этом пути многих других; а устройство это вскоре сделалось эффективным средством осуществления столь любимых во Франции быстрых правительственных перемен.

Европа не могла долго оставаться в позе стороннего наблюдателя, радующегося или скорбящего при виде терзавших Францию трагических беспорядков и пребывающего в уверенности в том, что наконец-то страна эта перестала представлять военную опасность.

“Бедная Франция, королевство это находится теперь в состоянии полного распада”, - писал мистер Гиббон, и этого же мнения придерживались миллионы лиц, куда хуже его разбиравшихся в истории. Однако уже в 1792-93 годах контроль над революцией захватила честолюбивая военная партия, безрассудно сыпавшая объявлениями войны и встревожившая всех утверждением, что Республика должна освободить “томящиеся в неволе народы Европы” (а может быть и весь мир) силой оружия.

Находились, конечно, люди, которые утверждали, что предвидели ход событий, последовавших за созывом Генеральных Штатов во Франции; однако со всей справедливостью можно подозревать, что большая часть сих пророческих озарений просто сдвинута вперед по сравнению с временем их истинного проявления. Невзирая на плодотворные уроки несчетных религиозных войн, в ходе которых бесчисленное множество людей, из-за различий в толковании Священных Писаний, было искалечено, убито, замучено или посажено в тюрьму, немногие сумели предвидеть бурю, обрушившуюся на человечество между 1789 и 1815 годами во имя Свободы. Кажется невероятным, что столь искусный лис, как Талейран, предвидел число жертв, заточенных в застенках во имя Свободы, гильотинированных во имя Братства, и мог предположить, что священное дело Равенства родит диктаторов, облеченных абсолютной властью, недоступной никому из живших в то время монархов, включая самого Царя62. Более того, казалось абсолютно немыслимым, чтобы широкое народное движение, имеющее своей целью всеобщее благоденствие и вечный мир, привело к серии захватнических войн, захлестнувших собой всю Европу - от Лиссабона до Москвы, от Копенгагена до Сицилии - и выплеснувшихся в Египет, Палестину и Индию.

Правда, в начальную пору этот эксперимент пользовался колоссальной поддержкой в Англии. Звучала надежда и на то, что “Франция может теперь наслаждаться неоценимыми благами правильной конституции”. Одна из целей “Размышлений” Берка и заключалась в том, чтобы хорошенько пугнуть этих бездумных доброжелателей. В любом случае, благодаря предпринятому Республикой нападению на священное право собственности (являвшееся в ту пору могучей, пусть и не исповедуемой религией), убийству короля, официальному запрету христианства и - наконец - объявлению войны, большая часть английского общества скоро избавилась от своего благодушия. Меньшинство до конца стояло за Францию, главным образом по той причине, что оно находилось в политической оппозиции правительству и в его рядах пребывали немногие энтузиасты, умевшие различить благородные идеи и идеалы под покровом извращенного насилия. Другое меньшинство, во главе с Георгом III, было против революции с самого начала - по причинам, явным образом связанным с простейшим самосохранением.

Хотя о жизни и мнениях Артура Уэсли в 1788-94 годах нам известно очень мало, есть причины предполагать, что сам он принадлежал к последней из группировок - тем, кто не одобрял революцию с самых ее первых дней. Один из немногих фактов, известных о жизни Артура в Дублине в качестве адъютанта, свидетельствует о том, что он начал читать - разрозненно и не систематично, наилучшим, с точки зрения доктора Джонсона63, способом. Перечень его книг, составленный в более поздний период, весьма многозначительным образом содержит экземпляр “Vindicae Gallicae” Макинтоша64, одну из умнейших английских книг, защищавших цели французской революции. Книга, ставшая ответом на “Размышления” Берка, была опубликована в 1791, и Уэсли, очевидно, утрудил себя попыткой ознакомиться с мнением другой стороны.

Служебный долг не слишком обременял дублинского адъютанта, а вот обязанности светские были куда более многочисленными и тяжко отражались на скромных средствах молодого человека, находившегося при дворе, по консервативной оценке именовавшемся “веселым и экстравагантным”. Располагая годичным пособием в 125 фунтов и армейскими 10 шиллингами в день, сложно было находиться на короткой ноге с людьми, глубокомысленно утверждавшими, что “на 4000 фунтов в год трудно свести концы с концами”. Естественным образом молодой человек начал залезать в долги; а потом, еще несовершеннолетним65, был послан на выборы. Ричард мудро счел, что брату Уильяму пора перебираться в Вестминстер, и Артур должен сменить его на посту депутата от Трима. Пройдя посвящение во франкомасоны, тот отправился беседовать со свободными, независимыми и честными избирателями своего округа. Даже в карманном боро хлопоты кандидата не ограничились пивом и подкупом. Один из старых избирателей явился к Артуру Уэсли и сказал, что политическая совесть его смущена, и он не примет решения, за кого ему голосовать, пока не узнает, что будет сделано с находящимся в его распоряжении обязательством на 70 фунтов, данным лордом Морнингтоном, но так и оставшимся неоплаченным. Молодой кандидат ответил откровенно, что не сделает ничего, ибо подобная выплата “поставит под угрозу его избрание”. Во время этих выборов он впервые обнаружил свой гениальный оборонительный дар. Невзирая на то, что ему “досаждали всяческими требованиями”, он отказался давать какие бы то ни было обещания. Артур Уэсли был избран от Трима и занял свое место в парламенте, вопреки досадной подробности - он еще не достиг совершеннолетия и посему был избран незаконно.

Жизнь сделалась еще более занятой. В дополнение к обязанностям, выполняемым в парламенте и Замке66, он 30 июня 1791 года был произведен в капитаны 58-го пехотного полка. Через 16 месяцев его вновь перевели - 18-й полк легких драгун. Обе эти части были расквартированы в Ирландии, а значит, продвижение и повышение в чине совершились благодаря покровительству лорда-лейтенанта. На нынешний взгляд, подобная частая смена родов войск кажется странной и безответственной, однако она, возможно, оказалась полезной для будущего Верховного главнокомандующего, научившегося управлять и пехотой, и кавалерией. Спустя много лет после того, как войны его закончились, Герцог поведал Крокеру, что значительной частью своих успехов обязан “тому вниманию, которое всегда уделял низшим разделам тактики в качестве полкового офицера”. Он пояснил, что прежде чем человек сумеет “перегруппировать дивизии” и “привести в движение армию”, он должен понять “механизм и возможности отдельного солдата, а потом роты, батальона, бригады и так далее”. После первого знакомства с обязанностями батальонного командира он в промежутке между 1791 и 1793 годами должен был приобрести подобные познания в качестве младшего офицера.

Может показаться, что любому молодому джентльмену двадцати с небольшим лет с избытком хватало бы постижения одновременно и профессии солдата, и искусства - или ремесла - политика, сопровождавшегося усердным чтением, игрой на скрипке и флиртом, предоставлявшимся Дублинским замком. Однако брат Ричард считал иначе и самым бессовестным образом использовал Артура в качестве управляющего поместьем Данаган. Трудная работа, однако, хорошая подготовка для человека, которому предстоит посвятить жизнь триединому делу: войне, политическим переговорам и администрированию. Те, кто в те дни в Ирландском парламенте встречал Уэсли - “молодого человека в красном мундире с огромными эполетами” - свидетельствуют, что высказывался он редко, но “всегда к месту”. Артуру повезло в том, что он оказался наделенным этим даром - умением говорить и действовать “к месту”, ибо и тот, и другой дары ему предстояло использовать всю жизнь.

Внезапно возникли трудности - он полюбил и захотел жениться на своей даме. История, по крайней мере, в то время, молчит о ней, ибо особа эта не произвела впечатление ни на кого другого, кроме капитана и почтенного джентльмена А.Уэсли и еще одного офицера по имени Лаури Коул. Никто не описал ее в своих воспоминаниях, и даже мистер Гедалла67 всего лишь предполагает, что особа эта была “ясноглазой”, качество не столь уж редкое среди молодых девиц. Звали ее достопочтенной Катериной Пакенэм, была она сестрой ирландского землевладельца, лорда Лонгфорда, во всем достойная кандидатура, однако же, не имевшая “состояния”. Претендент на руку блистал тем же недостатком; в итоге лорд Лонгфорд был вынужден указать, что брат одного ирландского пэра не может рассчитывать на брак с сестрой другого ирландского пэра, если обладает “состоянием”, складывающимся из капитанского содержания, доходов адъютанта и всевозрастающего долга у дублинских торговцев. Отказ был дан вежливо, но решительно, и молодой паре оставалось лишь поклясться друг другу в вечной верности и надеяться на лучшие времена в финансовом плане. Унижение нанесло глубокую рану, настолько глубокую, что Веллингтон всю жизнь боялся долгов и к старости успел даже позабыть, что когда-то пребывал в их сетях.

“Никогда не увязайте в долгах, - советовал он Глейгу, армейскому капеллану. - Они делают из человека раба, мне часто приходилось находиться в стесненных денежных обстоятельствах, однако в долгу я никогда не был”.

Хотелось бы знать, подвела ли здесь тогдашнего полковника память или он просто выразил тайное желание своего сердца?

Произошло это, когда Артуру было 24 года. Он - капитан драгун - не имел боевых заслуг и был незаметным парламентарием, пребывавшим на задних скамьях Ирландского парламента. Люди более молодые уже командовали полками, Питт сделался премьер-министром. Если Артур Уэсли обладал честолюбием, то у него были все основания видеть себя отстающим в этой гонке. Еще не пришел 1801 год, в котором он поведал другу, что считает пределом мечтаний “чин генерал-майора”. В 1793-96 годах он искал “благородный достаток”, который позволил бы жениться на Китти Пакенэм. Однако именно достаток оставался недостижимым, ибо судьбе - или сговору событий и возможностей - было угодно, чтобы Артур Уэсли не превратился в молодого женатого человека, обладающего ничем не примечательной, но доходной синекурой.

Заговор событий оказался предельно сложным, однако для нас он интересен лишь тем влиянием, которое оказал в Ирландии на судьбу молодого капитана драгун. Во Франции бушевала разрушительная революция, и к всеобщему изумлению (в том числе и к изумлению самих французов) революционному войску удалось отразить вторжение войск Пруссии и натиск французской роялистской армии. Этим успехом оно было в большей степени обязано кретинизму и расхлябанности врага и остатков старой королевской армии, чем революционному пылу добровольцев. “Великой победой” при Вальми68 Революция обязана всего лишь двум батальонам sansqulottes69; остальные 36 000 французских солдат принадлежали к старым регулярным войскам. В решительный момент пруссаки не стали развивать наступление, вероятно, лишь потому, что размокший грунт препятствовал тяжеловесным маневрам. Сражение протекало так вяло, что из 70 000 занятых в нем с обеих сторон человек погибло менее тысячи, причем в основном французов. Однако знаменитые впоследствии полубригады уже организовывались, а призыв на военную службу в еще невиданных доселе масштабах собирал материал для войска, выковывая несравненное оружие для грядущего военного диктатора.

А на Даунинг-стрит70 заседал кичливый мистер Питт, молодой человек, до срока утомленный собственной службой, обреченный умереть в 47 лет и уже наделенный всеми симптомами старости, рожденными беспокойством, избыточной занятостью и разочарованием. История называет Питта поджигателем войны, однако в 1792 году он был не просто не готов к ней, но даже и не хотел ее. Ему были необходимы еще 15 лет мира, чтобы залечить раны, оставленные катастрофичной американо-французско-испано-голландской войной. Действительно, когда французский король оказался в заточении, Питт был вынужден разорвать открытые дипломатические отношения с Францией из уважения к чувствам Георга III, однако поддерживал тайные и дружественные связи с Талейраном и Шовеленом71. Оба дипломата знали, что Англия не нарушит мир, если не будет совершенно нападение на Голландию, с которой английское правительство заключило договор о совместной обороне72. Чтобы доказать свою искренность, Питт в 1792 году произнес умиротворяющую речь и еще более сократил и без того опасно усохшие армию и флот. В последнем осталось всего лишь 16 000 человек, а к выходу в море оказался пригодным лишь 151 военный корабль (к 1799 году численность флотского персонала достигла уже 120 000, а в 1814 году в королевском флоте было никак не менее 1168 действующих военных кораблей). Что представляла собой армия, мы уже знаем, повысилась разве что плата рядовым. Реформы, сделавшие возможным создание Армии Полуострова, еще не начинались.

Мирные жесты слабой стороны всегда оказываются бесполезными, чего так и не смог усвоить англоязычный мир. Бесполезными были они и в 1792 году. Революционным правительствам нужен грабеж и престиж, им необходимо использовать рати изголодавшихся оборванцев, которые они сами создали и опасаются распустить по домам. После некоторой борьбы военная партия во Франции одержала победу, и когда королю отрубили голову (чтобы снискать этим расположение других монархов), в феврале 1793 года война была объявлена и Англии, и Голландии. Чтобы все было аккуратно и по-братски, к ним добавили безвредную Испанию, и началась новая Великая Европейская война.

Профессиональные солдаты не настолько радуются войнам, как обычно предполагает прихотливая мыслями публика, стремящаяся сразу и к безопасности, и к восторгам победы. Война нарушает привычную казарменную рутину, подрывает священные обряды муштры. Однако в ней можно усмотреть и некоторые достоинства, к числу которых следует отнести тот факт, что некоторое число погибших открывает уцелевшим путь к повышению в звании; а офицер, если на его стороне удача и дружеское расположение командира, готового вовремя заметить эту удачу, а также влиятельные связи в парламенте, может подняться очень даже высоко. Нудная тропа повышения за выслугу вдруг расширяется. Все это было ясно капитану Уэлсли, адъютанту, не в меньшей степени, чем любому из офицеров; вместе с тем он прекрасно знал, что капитанов редко упоминают в приказах.

Чтобы продолжать военную службу - уже активную - был необходим более высокий чин, однако благосклонное правительство исчерпало себя, и шагнуть вверх представлялось возможным только при покупке должности. Каким образом удалось уговорить Ричарда Уэсли, пока неясно, однако он согласился продать семейную обитель - Данаган - со всеми “усовершенствованиями” за 36 000 фунтов. Артуру выделили некую часть, и в апреле 1793 он стал майором, а ровно через 5 месяцев его произвели в лейтенант-полковники 33-го йоркширского пехотного полка, иначе именовавшегося Первым вестрайдингским. Полковником сей части был не кто иной, как Корнуоллис73, ограничивавший свое отношение к ней получением жалования и пособий, ибо конногвардейцы питали братскую любовь к побежденным в Америке офицерам.

Что бы ни стало тому причиной - Китти Пакенэм, чувство долга перед Ричардом или же понимание того, что другой возможности сделать карьеру может уже не представиться, - известно, что молодой майор весьма серьезно отнесся к своим обязанностям. Теперь не могло быть и речи о дублинской фривольности, о долгах, о пустой трате времени. Игра в карты могла привести и к тому и к другому, и подобно многим молодым офицерам, Уэсли поклялся навсегда забыть о ней, в отличие от них, исполнив свою клятву. Предстояла и более трудная и интимная жертва: музыка, искусство, которое он любил и понимал, которое связывало его с детством и памятью об отце, утешение его одинокой жизни. Молодой старший офицер отказался от игры на скрипке, и некоторые утверждают, что он сжег собственный инструмент. В любом случае, он никогда более не играл; а музыка навсегда уступила место строевой подготовке, тактике, организации, стратегии и работе.

Однако подобная добродетель и благие намерения ничего не значили в глазах конногвардейцев. Им нужны были заслуги на поле брани, и свежеиспеченный майор к собственному разочарованию обнаружил, что полк, в который он был назначен, находился в самом конце списка определенных на зарубежную службу. Уэсли усердно писал Ричарду, прося употребить свое влияние на лорда Уэстморленда74, чтобы тот поставил его во главе формировавшегося там сводного батальона фланговых рот. К счастью, добиться назначения не удалось, ибо хотя правительство выставило слабый экспедиционный корпус, которому предстояло оборонять Нидерланды вместе с австрийцами, думало оно в первую очередь о нарушении французской торговли; и в итоге ограничилось укреплением вест-индских гарнизонов, личный состав которых нес тяжелые потери - от желтой лихорадки и от собственных превратных представлений о том образе жизни, который можно вести в тропических странах.

Возможно, усилия Артура Уэсли не были полностью безуспешными и могут стать объяснением его назначения лейтенант-полковником в 33-й полк, которое состоялось в сентябре 1793, в том самом месяце, когда был продана Данаган. Однако, как и майор, лейтенант-полковник явно не соответствовал требованиям хранителей добродетели Китти Пакенэм, особенно с учетом того, что долги так и остались неоплаченными. Быть может, сделанное почти 10 лет спустя в Индии признание в минимальных амбициях как раз и свидетельствует о том, что родственники Китти от соискателя руки сей особы требовали ранга генерал-майора или соответствовавшего ему гражданского чина. В 1793 году до них было еще далеко, и как бы ни рвался Артур Уэсли к тяготам службы в действующей армии, ему оставалось лишь повиноваться приказам, пребывая в собственном полку.

Тут, как ни странно, мы впервые встречаем свидетельство того, что этот молодой человек был рожден солдатом, и служба в младших офицерских чинах не была для него пустой тратой времени, сколько было возможно, усердно занимаясь обучением солдат и организацией дел. Он отдал ряд постоянных приказов, ставших образцом для собратьев по службе; наезжавшие с инспекцией генералы один за другим вынуждены были признать, что 33-й - это наиболее подготовленный и хорошо обученный полк среди всех, расквартированных в Ирландии. Медленно тянулась рутина военных дел, а потом расположенные в Корне казармы 33-го вдруг загудели, взорвавшись деятельностью и волнением: полученный приказ требовал выставить батальон в то небольшое войско, перед которым была поставлена скромная цель - осуществить вторжение в северную Францию. Однако армия перестанет быть армией, если не прекратят поступать приказы, противоречащие предшествующим. Волнения закончились почти немедленно: 33-й остался на своем месте!

Но, как бывает всегда, наконец пришел и настоящий приказ, и 25 июня 1794 года 33-й пехотный полк высадился в Остенде, чтобы присоединиться к экспедиционному корпусу герцога Йорка, которому было положено защищать Нидерланды вместе с австрийцами. 10-тысячное подкрепление, включавшее в себя 33-й полк, влилось несчастной толпой в главные силы, скорее напоминавшие рать Фальстафа, чем обученное войско. Многие из младших офицеров так и остались несведущими в собственном деле, получив должности и чины просто за предоставление определенного количества рекрутов. И каких рекрутов!

“Это были отбросы нации, те, кого пройдохи-вербовщики купили обманным путем, - преступники, дряхлые старики, сопливые мальчишки, полоумные, полудурки и даже истинно сумасшедшие”.

Военнослужащие транспортного корпуса, официально именовавшегося “королевским фургонным поездом”, носили прозвище “Ньюгейтских синих” - из-за цвета мундиров и оттого, что служили в нем в основном бывшие преступники. Некоторых из пехотинцев прислали служить без оружия и снаряжения. Госпитальный персонал состоял из “пьяниц-аптекарей, разорившихся коновалов и мошенников самого разнообразного толка” и полностью заслужил свое прозвище - отродье. Наконец, на 40-тысячную армию (25 тысяч одних британцев) приходилось всего четверо генералов. Австрийцы скоро ушли, оставив своих союзников в тяжелейшем положении: им предстояло защищать Нидерланды от 150 000 французов! Таким был при короле Георге III Британский экспедиционный корпус, когда командовал им один из сыновей монарха, а пост премьер-министра занимал мистер Уильям Питт.

Удивительно здесь не то, что кампания эта превратилась в долгую цепь одних отступлений; изумляться можно тому, что столь жалкое воинство сумело так неплохо сражаться. Этим оно обязано немногим хорошим полковым офицерам, горстке старых, дисциплинированных солдат и великолепной стрелковой подготовке, дававшей даже сырому британскому батальону превосходство в огневой мощи над равным количеством континентальных солдат. Однако им было нечего противопоставить натиску полубригад Пишегрю75, не хватало и стрелков, способных в цепи противостоять роям его tirailleurs76. Обреченной на неудачу маленькой армии приходилось отступать и отступать, постоянно теряя людей, пока, наконец, в конце ноября арьергард из трех батальонов под командованием лейтенант-полковника Уэсли не попытался зацепиться за линию Вааля. К тому времени британский контингент сократился до 21 000 человек, среди которых способными к бою оставались лишь 10 000.

Молодой лейтенант-полковник, которому доверили этот ответственный пост, впервые побывал под огнем 25 сентября 1794 года и хорошо справился со своим делом; однако это едва ли можно счесть достаточно веской причиной, чтобы доверить ему безопасность остатков армии. Штаб-квартира ее находилась в 30 милях от войска и представляла собой “место увеселения”, а главнокомандующий за все время - с ноября по январь - ни разу не побывал на передовой. Штаб пировал и развлекался, трясущиеся от холода полки через Вааль смотрели, как французы выплясывают “карманьолу” на противоположном берегу. Уэсли ночами писал другу:

“Французы держат нас в постоянном состоянии тревоги; мы строимся к бою раз, а иногда и два за целую ночь; офицеры и рядовые устали до смерти, и если нас скоро не сменят, опасаюсь, что вскоре сменять будет особо и некого”.

Лейтенант-полковник целыми неделями не имел возможности переодеться и проводил большую часть ночи на берегу реки. На командира арьергарда обращали столь мало внимания, что приходящие из Англии письма больше говорили о происходящем в штаб-квартире, чем “изволили сообщать ему из свиты главнокомандующего”.

Его опасения в отношении потери людей скоро оправдались. Когда Вааль замерз, французы перешли реку по льду, и злосчастное отступление продолжилось до Исселя, а потом и дальше до Эмса. Дисциплина на марше исчезала; система снабжения разваливалась, и изголодавшие солдаты сражались друг с другом за те крохи провианта, который могла предоставить им истощенная земля; просыпаясь на заре в своих ледяных бивуаках, они обнаруживали вокруг себя трупы замерзших лошадей и собратьев. Из 25 000 к месту посадки на корабли добралось всего 6 000 человек. Ганноверский генерал Вальдомен77 с вежливой иронией сообщал герцогу Йорку:

“Ваши офицеры, их кареты и большой обоз в безопасности, а рядовые погибли”.

Всю кампанию можно назвать лишь катастрофой и позором, памятником некомпетентности, коррупции и циничному эгоизму правительства, конногвардейцев и штаба. Погибли 19 000 человек, однако дорожная карета и внушительный багаж герцога Йорка пребывали в полном порядке. Веллингтон никогда не забывал об этом походе, но его крайне редко удавалось навести на воспоминания о нем.

“Вся система была неправильной, - коротко заметил он в одном из подобных случаев, тут же продолжив. - Во время Голландской кампании я больше узнал о пороках и дефектах нашей системы, чем когда бы то ни было”. И наконец, добавил уже с весьма суровым выражением лица: “Я всегда удивлялся тому, что нам вообще удалось спастись”.

Британская армия дорого заплатила за обучение своего будущего полководца тому, как нельзя воевать.

  1. Роберт Стюарт, виконт Каслри, 2-й маркиз Лондондерри (1769-1822) - англо-ирландский политик, соратник Питта. Инициатор унии Великобритании и Ирландии, т.е. Соединенного королевства. Главный секретарь Ирландии (1798-1801), президент Контрольного совета по делам ОИК (1802-06), военный министр (1807-09), министр иностранных дел и лидер палаты Общин (1812-22).↩︎

  2. Субалтерн - младший офицер роты, эскадрона, батареи.↩︎

  3. Джордж Наджент-Темпл-Гренвилль, 1-й маркиз Бэкингем, 3-й граф Темпл (1753-1813) - лорд-лейтенант Ирландии в 1787-89 годах. Сын премьер-министра Джорджа Гренвилля.↩︎

  4. “Леди из Ланголлена” - две открыто сожительствующие более 50 лет ирландские аристократки Элеонора Батлер и Сара Понсонби. Одевались в черную одежду для верховой езды и мужские цилиндры и часто принимали у себя знатных гостей, таких как лорд Байрон, Вальтер Скотт, Роберт Саути, Перси Шелли и герцог Веллингтон.↩︎

  5. Джон Ивлин (1620-1706) - английский мемуарист и путешественник, оставивший воспоминания об Английской революции, Великой чуме и Большом лондонском пожаре. Один из основателей Лондонского королевского общества.↩︎

  6. Чарльз Коутсуорт Пинкни (1746-1825) - американский политик, прославившийся своими провалами на президентских выборах. В 1796 проиграл Джону Адамсу, в 1800 - Томасу Джефферсону, в 1804 - снова Томасу Джефферсону в и 1808 - Джеймсу Мэдисону. Двоюродный брат Чарльза Пинкни, губернатора Южной Каролины, подписавшего Конституцию США.↩︎

  7. Мартин Мишель Шарль Годен, герцог Гаэтский (1756-1841) - французский политик и экономист, министр финансов Франции в 1799-1815.↩︎

  8. Генеральные Штаты - в 1302-1789 гг. во Франции высшее сословно-представительное учреждение, состоявшее из представителей духовенства, дворянства и лиц третьего сословия.↩︎

  9. Казнь путем утопления (фр.)↩︎

  10. Титул французского наследника престола с середины XIV века до 1830 года.↩︎

  11. Утвердившееся в Европе прозвище Александра I.↩︎

  12. Сэмюэль Джонсон (1709-84) - английский литературный критик и поэт эпохи Просвещения. Составитель толкового словаря английского языка.↩︎

  13. Джеймс Макинтош (1765-1832) - шотландский юрист, историк и политик из партии вигов.↩︎

  14. Гражданско-правовое совершеннолетие наступало в 21 год.↩︎

  15. Дублинский замок - комплекс правительственных зданий Ирландии, где заседал лорд-лейтенант со своей свитой.↩︎

  16. Филип Гедалла (1889-1944) - английский адвокат, путешественник и биограф.↩︎

  17. Битва при Вальми 20 сентября 1792 года между пруссаками и французскими и революционерами под командованием Дюмурье и Келлермана.↩︎

  18. Санкюлоты - название революционно настроенных представителей городского и отчасти сельского простонародья во времена Французской революции.↩︎

  19. Даунинг-стрит, 10 - официальная резиденция премьер-министров в Вестминстере.↩︎

  20. Бернар-Франсуа де Шовелен, маркиз де Гросбуа (1766-1832) - французский аристократ, перешедший на сторону революции и в 1792 отправленный с дипломатической миссией в Лондон. Занимал ряд незначительных должностей при Директории и Наполеоне.↩︎

  21. После распада Тройственного союза Британии, Голландии и Пруссии в 1791 году первые две страны сохранили союзные обязательства друг перед другом.↩︎

  22. Чарльз Корнуоллис, 1-й марки Корнуоллис (1738-1805) - британский полководец в Американской войне, генерал-губернатор Индии (1786-93), лорд-лейтенант Ирландии (1798-1801). Старший брат адмирала Уильяма Корнуоллиса.↩︎

  23. Джон Фейн, 10-й граф Уэстморленд (1759-1841) - лорд-лейтенант Ирландии (1789-94), лорд-хранитель Печати (1798-1827).↩︎

  24. Жан-Шарль Пишегрю (1761-1804) - французский военный и политический деятель, дивизионный генерал (1793). Участвовал в неудачном заговоре Жоржа Кадудаля против Наполеона Бонапарта. По версии императора, совершил самоубийство в тюрьме.↩︎

  25. Стрелки (фр.)↩︎

  26. Иоганн Людвиг, рейхсграф фон Вальдомен-Гимборн (1736-1811) - ганноверский генерал-лейтенант, незаконнорожденный сын британского короля Георга II и дядя Георга III.↩︎