7 Разбойники

Должность военного коменданта Серингапатама отнюдь не представляла собой синекуру. Полковнику надо было держать в повиновении собственных дебоширов и заниматься полезной, но неприбыльной работой; усмирять беспорядки и мелкие возмущения; подчиненный инженер оказался некомпетентным и упрямым, и его следовало заменить; имели место злоупотребления в распределении захваченных припасов, которые приходилось разбирать во время скучных заседаний военно-полевого суда; необходимо было вести бесконечную административную переписку. Он составил для Мадрасского правительства “Правила совершения правосудия в форте и на острове Серингапатам” на 12 страницах и в 29 разделах.

Генерал-губернатор, стремясь обеспечить процветание нового союзника, раджи Майсура, затребовал отчет о “различных разновидностях годных в пищу овощей, способах их выращивания, техники, используемой для орошения земель; различных породах скота; размерах ферм и владении ими; об обычной цене труда; о культивации и обработке хлопка, перца, сандалового дерева, кардамона и средствах улучшения таковых; о состоянии мануфактур и заводчиков, о климате и годовых сезонах Майсура; об общем состоянии обывателей, с учетом пищи, одежды и мест обитания, так же как и о подразделении их на касты и трибы”. К счастью, ему хватило ума прислать члена Королевского общества для выполнения этого весьма объемистого задания, так и оставшегося незавершенным через многие годы после того, как генерал-губернатор и полковник Уэлсли возвратились в Англию, и, вероятно, также отнесенного к числу “чудачеств лорда Уэлсли”.

Такие испытания неизбежно выпадают на долю тех, кто готов возложить на себя неблагодарное занятие управления людьми, однако он могли быть и легче, если бы генерал-губернатор не столь страдал от “широты” собственных взглядов и распоряжений королевского правительства, нечастых, но безапелляционных и зачастую противоречивых. Полковник Уэлсли едва успел устроиться в Серингапатаме (заняв первую в его жизни удовлетворительную должность), когда братец Ричард из Калькутты решил было приказать ему бросить все дела и отправиться в Англию, где полковнику надлежало одолеть врагов генерал-губернатора Индии. Артур ответил без особой радости, но руководствуясь братской верностью (23 июня, 1799): “Я очень хочу поехать, если считается, что мне удастся оказаться полезным”. Подметив неуверенную нотку, генерал-губернатор задумался и отменил приказ. Артур мог остаться на месте, однако перспектива похода на Батавию всегда маячила перед ним, дожидаясь своей очереди среди прочих неотложных дел. Должно быть, полковник ощутил заметное облегчение, когда сумел объявить, что направляется с инспекцией по приграничным постам и фортам, где его было труднее найти. Он оставил город 19 августа 1799 года и сразу же занялся подкреплениями и отрядом, вакиилами (местными правителями), злодеяниями килладаров (правителей фортов) и полигаров - туземцев, считавших себя независимыми, населявших форты, холмы и леса и вооруженных пиками и фитильными ружьями. Возможно, полигары не слишком отличались от многочисленных обыкновенных разбойников, которых приходилось преследовать жестоко и терпеливо: “Есть такое местечко, называющееся Эй Гуур, в 4-5 коссах114 от Муксерабада. Ты составишь себе удовольствие, уничтожив его и повесив всех в этом местечке, как и в Муксерабаде, кого найдешь при оружии”. Самым опасным среди предводителей разбойников оказался некий Дундия Вао, бежавший от преследовавших его вооруженных колонн за границу Маратхи, которую переходить было запрещено.

В конце ноября полковник Уэлсли вернулся к своему гарнизону в Серингапатам, где его каждое утро видели на плац-параде в “длинном сюртуке, мундире 33-го полка, треуголке, белых панталонах, ботфортах со шпорами, при внушительной сабле с эфесом из литого серебра в ножнах из такого же, но позолоченного металла”. Отрицая правила, он никогда не пользовался пудрой, коротко стриг волосы, будучи убежденным в том, что “использование пудры для волос наносит чрезвычайный вред здоровью, так как мешает отделению пота”. Вне плац-парада у него оставалась уйма дел - вечные проблемы с буйволами, рационами, платежными ведомостями, полигарами и ущемленными офицерскими самолюбиями. Например, было ли необходимо, чтобы хирург 33-го полка ежемесячно отправлял подробный отчет о каждом случае заболевания пребывавшему на Цейлоне генеральному хирургу? Полковник так не считал. Однако ему приходилось добиваться и присылки капеллана, и выплачивать новые и новые пенсии для бесчисленных родственников Типу, устраивать реставрацию царских гробниц (обошедшееся в “изрядную деньгу”) и даже улаживать деликатный вопрос об обновлении гардеробов леди из гарема. С дамами этими вообще было много хлопот, о чем можно отчасти судить по следующей цитате из послания собрату по профессии:

“Через несколько дней я получил прошение от весьма респектабельного человека (отца Дюбуа) с просьбой вернуть мужьям примерно 200 христианок и других незамужних христианских женщин, которых Типу похитил у мужей и родственников при различных своих посещениях Малабара и Кинары, помещенных в его зенане115 и теперь находящихся в ней. Я отказал в этой просьбе, поскольку раз теперь Компания приняла эту семью под свое покровительство, не подобает делать ничего такого, что способно опозорить ее в глазах самих индийцев, бросить самую легкую тень на убитого или оскорбить чувства живых”.
Письмо к лейтенант-полковнику Давтону, Серингапатам, 24 декабря 1799.

Тем не менее он составил список подобных женщин, и когда кто-то предположил, что список этот неточен, полковник дал холодный ответ:

“Если оказалось опущенным имя все еще живой женщины, и муж ее собирается вступить в новый брак, ни сам этот человек, ни священник, собирающийся венчать его, не совершит особого преступления, но поскольку оставление этими женщинами зенаны не предполагается, точны эти списки или нет, навсегда останется неизвестным”.

Опять здравый смысл, но на сей раз полковнику Уэлсли, наверно, все-таки повезло с тем, что в Серингапатаме еще не было миссионеров, способных поднять шум по поводу столь циничного попрания священных обрядов и обязанностей.

Зима 1799 года более или менее мирным образом превратилась в весну 1800, рутинное течение событий скрасила разве что парочка беспорядков, учиненных соперничающими кастами, и приготовления к походу в провинцию Винаад, поскольку, как было сказано, “уничтожение раджи Пиче произведет огромное воздействие на умы недовольных, которыми изобилует сия провинция”. Тем временем нарастало число слухов и сообщений о скором возвращении Дундии Вао со всеми его бандитами. Этот туземный герой, скромно именовавший себя Повелителем Двух Миров, враг Типу, он впоследствии поступил к нему на службу, однако в результате нанесенного капризному правителю оскорбления был обнаружен британцами в одной из серингапатамских тюрем “обреченным на мучительную смерть” (вероятно, милостивый Типу собирался посадить его на кол, но не успел). Всех, кто был заключен Типу в застенки, непредусмотрительно распустили по домам без расследования, и Дундия отплатил своим благодетелям тем, что грабежа ради собрал вместе рассеявшиеся остатки армии Типу вкупе с разными местными робин гудами. Выдворенный из Майсура в 1799 году он возвратился к Пешве, однако:

“Серингапатам, 20 апреля 1800.
Продвижения Дундии в Саваноре и собранные им крупные силы заставили меня послать в поле, на север три кавалерийских полка. Кроме того, я располагаю находящимся в Читтледруге 77-м полком и тремя батальонами сипаев…”

“Серингапатам, 1 мая 1800.
Дундия продвигается по Саванору; к нему присоединяются раджи, полигары, недовольные и неудовлетворенные всех мастей, и сейчас он занят осадой Думмуля”.

“Серингапатам, 5 мая 1800.
Дундия разгромил отряд, который Анна Сахиб послал, чтобы задержать его продвижение по Саванору, состоявший из 5000 конницы и большого количества пехоты. Он… находится очень близко от наших границ”.

“Лагерь, 20 мая 1800.
Общий приказ. Войска выступают завтра”.

Кампания эта была не из тех, что способны доставить удовольствие служащему в армии джентльмену, и сам командир в порыве раздражения назвал Повелителя Двух Миров “презренным врагом”. Не знаю, являлся ли он презренным, но уж неуловимым был как придуманный Пимпернель116, и если бы полковник Уэлсли не получил разрешения преследовать его на территории Маратхи, охота оказалась бы тщетной (ее и без того едва не прекратило полученное в самом начале похода письмо от генерал-губернатора, вновь вспомнившего про “экспедицию в Батавию”). Помимо обыкновенных в таком случае трудностей следовало вести переговоры с обитателями джунглей, переправляться через реки в плетеных лодках, в то время как чисто военные проблемы требовали обеспечения взаимодействия с более или менее дружелюбными союзниками из Маратхи и обращения Повелителя Двух Миров в бегство постоянными переходами и контрбросками.

Плохие вести пришли в начале июля. Гоклах, союзник Маратхи, потерпел “поражение”. Дундия искрошил в куски его арьергард, убил самого Гоклаха, уничтожил основные силы, кроме конницы, захватил пушки и припасы. Это было плохо, но полковник наступал, выделив отдельную колонну под началом подчиненного ему полковника Стивенсона117. Весь август прошел в военных прятках и догонялках, и лишь 9 сентября 1800 года полковнику донесли, что лагерь грабителя находится всего в 9 милях. “Проведя весьма тревожную ночь”, полковник Уэлсли выступил на рассвете с четырьмя полками конницы и, выстроив их в линию, атаковал и опрокинул врага. Повелитель Двух Миров был убит. Драгуны 19-го полка доставили в лагерь его тело. Предприятие было отважным, ибо оборонявшиеся в 4 раза превышали числом нападавших, и те при малейшем колебании или проявлении неуверенности были бы изрублены в куски. Это дело было единственным, в котором Веллингтон лично водил конницу в атаку. В лагере был взят 4-летний сын Дундии, и полковник Уэлсли взял мальчишку к себе, заплатил за его воспитание, а по отбытии из Индии оставил доверенным лицам некоторую сумму на его образование. Остатки воинства Дундии были на следующий день рассеяны или захвачены в плен полковником Стивенсоном.

Вместе с жизнью Повелителя Двух Миров завершилась и кампания, но сделать еще следовало столько, что полковник Уэлсли вернулся в Серингапатам лишь в конце ноября. В то время как солдаты, возможно, обрели некоторую компенсацию за труды, без особого разрешения разграбив лагерь, сам полковник в этом походе приобрел только военный опыт.

Три месяца чуть менее чем 40 000 не знающих дисциплины партизан приковывали к себе внимание 5 кавалерийских и 8 пехотных полков (из них 4 европейских), дисциплинированных, обученных и находившихся под командованием опытных офицеров. Это был полезный - пусть, может, и нудный - предметный урок, на тему о том, что могут сделать знающие местность партизаны, получив оперативный простор. Можно не сомневаться, что в уме полковника нашлась кладовая, куда этот опыт был отложен для последующего использования, хотя мы равным образом не имеем и малейших сомнений, что он и не подозревал, что настанет такое время, когда ему придется сотрудничать с партизанами, а не воевать с ними.

Полковник Уэлсли еще не успел вступить в Серингапатам, когда особый посланец прибыл в его возвращающееся войско, доставив из Калькутты внушительный документ со многими пронумерованными приложениями. Коротко говоря, Его превосходительство генерал-губернатор оставил свою идею в отношении Батавии (адмирал отказался участвовать в вылазке без приказа короля) и теперь предлагал собрать силы в Тринкомали на Цейлоне, чтобы:

  1. Отразить сделавшееся теперь невероятным нападение французов на Индию.

  2. Захватить, внезапно напав, принадлежавший Франции остров Маврикий.

  3. Проследовать далее к Красному морю, чтобы соединиться с силами, отражающими французов в Египте.

Полковник Уэлсли был назначен командующим этой армией и получил приказ безотлагательно следовать в Тринкомали.

Представилась возможность сыграть в более крупную военную игру, чем та, которую могли завязать докучливые и наглые разбойники, и полный надежд полковник приступил к исполнению приказа. Своему преемнику он оставил длинный “безупречно сформулированный” меморандум по поводу шагов, необходимых для окончательного “умиротворения” Майсура. Несколько способных младших офицеров охотно расстались с надежным и доходным положением при Мадрасском правительстве и последовали в качестве штаба за полковником, надеясь на его удачу. В день Рождества 1800 года он уже находился в Тринкомали, где сразу же со всем пылом погрузился в пламенную переписку примерно следующего содержания: “Сэр, должен потребовать, чтобы вы поставили… 150 бочек говядины, вместимостью по 360 фунтов каждая, и 2000 галлонов бенгальского рома…” и “Какое расстояние отделяет Павильон от места на Куперовых островах, где предложено провести высадку десанта?” Губернатор Цейлона удостоился от полковника Уэлсли приведенного ниже короткого высказывания, которое потомки запомнили, хотя и не всегда применяли:

“Я не рекомендую информировать его о цели экспедиции, поскольку оповещение о ней все Индии, по всей видимости, не будет способствовать успеху похода”.

Однако и бодрости духа, и блестящим планам не была отпущена долгая жизнь. Пришедшие из Англии депеши потребовали отправки крупного экспедиционного корпуса в Египет; и, не дожидаясь приказа Калькутты, полковник Уэлсли немедленно отправил своих людей на корабле в Бомбей - чтобы оказаться ближе к месту сбора и собрать припасы, отсутствовавшие на Цейлоне. Рассерженный генерал-губернатор назвал подобное предвидение приказов “разумным, но опасным прецедентом”. Но прежде, чем это недоразумение было улажено, случился более худший удар. Узнав о том, что полковник назначен командовать экспедицией, разгневанные генералы надавили на брата-губернатора; и в результате Артур получил письмо, уведомлявшее его о том, что он отныне подчинен генерал-майору Бэрду, экспедиции на Батавию и Маврикий отложены в соответствии с пришедшими из Лондона инструкциями, а в Египет отправляются все, кого удастся собрать.

Полковник Уэлсли был чрезвычайно рассержен. Единственный раз в своей жизни он забыл про то, что является ниммукваллой, и пожаловался - не в официальном, направленном генерал-губернатору документе, а в личном письме брату Генри, его секретарю.

23 марта 1801, Бомбей… Что бы ни случилось дальше, я буду неизменно считать эти экспедиции самыми неудачными для меня предприятиями из всех возможных, со всех точек зрения; и я всегда буду горевать по ним.

Я был на вершине иерархии в этой стране; правительства Форта Св. Георга и Бомбея, где я служил, оказывали мне безграничное доверие, и я получал от них обоих явные и неоднократные знаки их одобрения. Прежде чем покинуть земли Майсура, я разработал план, как овладеть переданными районами, воплощенный в жизнь без причинения вреда; и еще один план по покорению Винада и освобождения Малабара, который, как мне сообщили, с нашей стороны осуществился без потерь. Но эта замена разрушила все мои перспективы, основанные на уже имеющихся заслугах. После этого я должен упомянуть тебе письма, написанные мне и губернатору Форта Св. Георга в мае прошлого года, когда планировалась экспедиция в Батавию; и те, которые написаны правительствам Форта Св. Георга, Бомбея и Цейлона; а также адмиралу, полковнику Шампане и мне самому, когда войска были собраны на Цейлоне. Поэтому я спрашиваю тебя: произошли ли какие-то неожиданные изменения в ходе событий, когда меня назначили командиром? Если же ничего подобного не происходило (а никто не может утверждать этого, не усомнившись в способностях генерал-губернатора к предвидению), то получается, что моя замена была вызвана либо моим собственным проступком, либо изменением отношения генерал-губернатора ко мне.

Я не был повинен в грабеже или убийстве, и это означает, что он определенно изменил свое мнение обо мне; тем не менее, народ, который всегда добродушен к тем, чьи дела не совсем процветают, заподозрит или, скорее всего, уже подозревает, что и то, и другое, а может, что-то и похуже стало причиной моего изгнания в венгерское поместье подобно генералу Краю118… Я не искал и не желал предоставленного мне назначения; я считаю, что, вероятно, было бы правильнее отдать его кому-нибудь другому. Но раз уж я был поставлен на эту должность и правительство узнало об этом из соответствующего циркуляра, было бы честнее оставить меня на этом посту, пока я не совершил бы какой-нибудь недостойный проступок, который заслуженно привел бы меня к этой потере.

Вне сомнения подобная ситуация способна разъярить любого. Братец Ричард поставил полковника в ложное положение, способное погубить его карьеру, и самым прискорбным образом нанес ущерб, по меньшей мере, полудюжине офицеров, оставивших свои должности, чтобы последовать за полковником Уэлсли, потому что верили в него. Не было (так он сам сказал) никакой необходимости предлагать ему этот пост, но, предоставив его полковнику, генерал-губернатор уже не имел права отставить его без объяснений. Потом, как объяснить свету, что он пожертвовал собственным братом из-за поднятого в Бенгалии генерал-майорами шума? Нечего удивляться тому, что Артур Уэлсли был в гневе, и его личная переписка с “моим дорогим Морнингтоном” резко оборвалась и нескоро возобновилась. Очевидно, он даже не потрудился ответить на очень милостивую эпистолу Ричарда, предлагавшего ему выбор - такого, собственно, не предоставляя - или возвращаться в Майсур, или отправляться вторым по старшинству в Египет. Быть может, полковник уже успел чуть утомиться от необходимости сдерживать и поправлять “широкие взгляды” генерал-губернатора на военную политику, в которых фантазии мешались с цивильной стратегией, и его безуспешно тошнило от необходимости трудиться как лошадь, организуя кампании, в то время как похвал и аплодисментов у занавеса удостаивались другие офицеры.

К счастью для его солдатской чести, у полковника было время подумать; он вспомнил, что является ниммукваллой, что долг его - служить, и решил поддержать генерала Бэрда, предоставив ему возможность воспользоваться всеми плодами затраченных полковником Уэлсли организационных усилий. Более того, к взаимному удивлению, они с Бэрдом превосходно сработались, по крайней мере, в достаточной мере для того, чтобы полковник мог решить дождаться конца спектакля. Однако уже перед самым отплытием нервное напряжение, а скорее всего укус цейлонского москита, вызвало у полковника перемежающуюся лихорадку. В письме к Генри Уэлсли, написанном 31 марта 1801 года, сообщается о приступе этой болезни, случившемся 25 марта; из него также видно, что обида еще не улеглась.

“Я расстроен из-за офицеров, последовавших за мной из Майсура. Однако я видел достаточно, чтобы понимать, что если я не отправлюсь, дела примут неприятный оборот; и если буду в состоянии отплыть, то сделаю это. Я с удовольствием нахожу, что среди них нет даже человека, который отправился бы сюда, зная заранее, что случится со мной, и располагая такой возможностью отказаться. Действительно, в этом отношении чувства большей части армии совпадают с моими”.

В итоге он не отправился с экспедицией. Едва оправившись от лихорадки, полковник подхватил неприятное кожное заболевание, именуемое Бомбейской чесоткой, - по всей видимости, заразившись ею в госпитале. Доктора пользовали его азотистыми ваннами, обжигавшими, по мнению полковника, даже полотенца.

Не менее едкое письмо было отправлено “моему дорогому Морнингтону” 1 апреля 1801 года, и в мае Артур вернулся в Серингапатам, от всей души сожалея о расставании с ним. На пути из Каннамора его попутчиком стал Элерс, отметивший, что последний из приступов лихорадки заставил поседеть виски полковника, которому тогда было только 32 года. Элерс отметил “простой, но хороший стол”, а также “сдержанность в отношении вина”. Полковник вновь пребывал в хорошем настроении, он “шутил и смеялся с приятными ему людьми, говорил торопливо и заново проигрывал свои немногие сражения со своим преданным штабом”. Тревожила его в основном перспектива остаться за спиной какого-нибудь присланного из Англии генерал-майора, и сам он говорил: “В Майсуре генерал-майоров нам не надо, они чертовски неэффективны, эти генерал-майоры”. Прежде чем отряд добрался до Серингапатама, объявился заморский курьер из Англии с вестью о том, что генерал-губернатор награжден годовой пенсией в 5000 фунтов за покорение Майсура, а все старшие полковники произведены в генерал-майоры. Полковник Уэлсли превратился весь во внимание:

— Элерс, а у вас есть армейский список?
— Да.
Элерс сходил за списком и вернулся со словами:
— Сэр, мне очень жаль огорчать вас, но вы не значитесь в нем генерал-майором, до этого звания вас отделяют еще 5-6 человек.
Помолчав, полковник с печалью в голосе произнес:
— Я мечтаю только о том, чтобы стать генерал-майором на службе Его Величества.

  1. Косса - индийская мера длины, равная 4 милям.↩︎

  2. Зенана - женская половина в доме.↩︎

  3. Алый Первоцвет (The Scarlet Pimpernel) - герой одноименного приключенческого романа Эммы Орци, спасающий жертв Французской революции от гильотины.↩︎

  4. Генерал-майор Джеймс Стивенсон (…-1805) - британский офицер ОИК, второй-в-командовании в индийских кампаниях Уэлсли.↩︎

  5. Пауль Край фон Крайова унд Топола (1735-1804) - австрийский полководец, после ряда поражений снятый с командования перед Гогенлинденом в 1800 году.↩︎