3 Семейный дурачок

Такова была жизнь семьи, в которой родился будущий герцог Веллингтон - насколько можно судить по случайно и разрозненной информации. Вполне очевидно, эти ирландские Уэсли были людьми дружелюбными и одаренными, однако, подобно всем членам экономически привилегированного класса, они наслаждались приятной и роскошной жизнью за чужой счет. Музыку, пиры, помпезные катания по каналам, рыцарственные жесты по отношению к мисс Хилл и образование детей - все это оплачивали арендаторы лорда Морнингтона.

Однако о двух первых представителях этой фамилии можно сказать, что они не являлись господами, вечно находящимися в отъезде, и что к жителям своих земель, похоже, относились получше, чем другие помещики к прочим ирландским арендаторам. Единственное доступное нам и полученное из первых рук свидетельство этого оставлено специалистом - агрономом Артуром Янгом, проехавшим в 1776 году по владениям лорда Морнингтона и оставившим нам следующие заметки. “Хижжины” (так значится в его собственном написании) имели глинобитные стены толщиной около двух футов, крыши их не протекали, в них было теплее, чем в обыкновенном английском домике, хотя не в каждой из них имелась труба. У всех жителей в изобилии водилась картошка, “в каждом доме кишела домашняя птица”, в большинстве домов выкармливали свиней и держали, по крайней мере, одну корову. Янг добавляет: “Если ирландские хижжины останутся такими, какими я их до сих пор видел, то я без всяких колебаний засвидетельствую, что их обитатели живут не хуже, чем большинство английских обывателей”.

Все это очень мило, но в конце своей книги Янг, суммируя впечатления об Ирландии весьма теплыми словами, выражает негодование по поводу угнетения этой страны.

“Быть может, закон записан на языке свободы, - утверждает он, - однако бедность может говорить лишь на одном языке - языке рабства”.

Религиозные и политические притеснения были дополнены экономическими мерами, погубившими ирландскую торговлю, и их единодушно настроенный английский парламент принял под воздействием шумных требований просвещенных промышленников. Поскольку меры эти были в равной мере губительны и для протестантов, и для католиков, для англо-ирландцев и для самих ирландцев, неудивительно, что вся страна бурлила гневом, ненавистью и дышала восстанием.

Возможно, упадок состояния Уэсли в такой же мере объясняется общим экономическим спадом, как и экстравагантными увлечениями графа; однако отъезд в Лондон, конечно же, нельзя объяснить стремлением к экономии, поскольку жизнь в этом городе была много дороже, чем в Дублине или в графстве Мит. Правда заключается в том, что, подобно многим разделявшим их положение людям, Уэсли опасались оставаться в Ирландии. Избавившись от Питта-старшего, Георг III вместе со своими друзьями ввязался в мировую войну против американских колоний, Франции, Испании, Голландии и свирепой лиги враждебных нейтралов, в которую входили Россия, Пруссия и все скандинавские страны. Власть над морем оказалась на время утраченной, британские гарнизоны были временно выведены из Ирландии, возникла серьезная опасность французского вторжения. Под напором этих событий были приняты некоторые меры34, принесшие известное облегчение ирландским католикам и торговле; однако ирландцы вполне простительным образом могут считать, что улучшением положения обязаны скорее давлению извне и оружию ирландских добровольцев (протестантов), чем справедливости и добровой воле.

Во время этой тягучей и мучительной войны был такой период, когда казалось, что вся колоссальная конструкция Британской империи вот-вот обрушится, но даже Георг III и его министры не могли полностью погасить энергию и отвагу того народа, которым они управляли. Американские колонии действительно оказались утраченными, но Уоррен Гастингс35 и Карлтон36 спасли Индию и Канаду, а суровый Эллиотт37 выдержал трехлетнюю осаду Гибралтара, пока, наконец, вернувший империи власть над морями Родни38 не пришел к нему на выручку. Тем не менее, мирные договоры 1783 года оказались столь невыгодными для британкой стороны, что весь мир уже полагал, что Англии не оправиться, и Франция окончательно заняла место ведущей мировой силы. Гордонские бунты июня 1780 года39, когда почти в течение целой недели толпа жгла и грабила Лондон, когда погибли или получили ранения более 400 человек, вроде бы продемонстрировали, что состояние дел дома столь же скверное, как и за границей. В известной степени так оно и было.

В подобной остановке личных и общественных несчастий прошли детство и юность Артура Уэсли. Похоже, он был одиноким и неловким мальчишкой, часто болел… гадкий утенок, сложный отпрыск семейства. Праздный, сонный, застенчивый, он находился в тени старших братьев - Уильяма40, принявшего фамилию Поул после награждения поместьем, и Ричарда, 2-го графа, блиставшего в Итоне и Оксфорде. Юный Ричард Морнингтон превосходно усваивал классические науки и привлекал внимание государственных деятелей своей латинской поэзией и греческой ученостью. В те дни подобные достижения вне всяких сомнений сулили блестящие перспективы. Ученый епископ писал занимавшемуся в Оксфорде молодому человеку:

“Я не в состоянии более наглядно подчеркнуть значение греческого языка, отменное знание которого зачастую приводит на достойные и выгодные места. К тому же этим языком владел наш Господь”.

У юного Артура Уэсли не было подобных претензий. Из маленькой школы в Триме возле своего ирландского дома он перекочевал в Челси, в “академию мистера Брауна”, у которой, похоже, кроме дешевизны других достоинств попросту не было. Соученик вспоминает, что однажды посетивший младшего брата Ричард Морнингтон при расставании с самым серьезным выражением на лице наделил того жалким шиллингом, что самым ядовитым образом подчеркивало стесненные обстоятельства, в которых находился молодой граф. Наконец Артура вместе с младшим братом Джеральдом41 (которому было только девять) послали в Итон, где они безрадостно пребывали в самом конце классного списка. Поскольку Джеральд по прошествии времени сделался доктором богословия, он не мог проявлять такой же невосприимчивости к классическому образованию, как Артур, взявший впоследствии себе за правило никогда не употреблять латинских цитат. В Итоне Артур ни с кем не подружился; напротив, он подрался с “Бобусом” Смитом (ставшим спустя годы генеральным прокурором Бенгалии), а потом подлизывался к нему - невзирая на все или же потому, что юный Уэсли был очевидным и явным образом не прав. Он очень редко играл в крикет или занимался греблей, но часто плавал в одиночестве или совершал долгие уединенные прогулки. Так родилась поговорка, утверждающая, что битва при Ватерлоо была выиграна на игровых полях Итона.

Во время долгих каникул Артур Уэсли жил у родственников матери, на севере Уэльса, и там самым близким другом его был подручный кузнеца по фамилии Хьюз. Мальчишки совершали вместе длинные походы по горам, а однажды поссорились, дело дошло до кулаков, и в упорном бою победил подручный кузнеца. Однако, как хвастливо в течение многих лет утверждал мистер Хьюз долгими зимними вечерами в деревенском пабе, мистер Уэсли не рассердился, и дружба их только крепла.

Недовольным родным стало ясно, что Артур ничему не научился в Итоне, а обучение там дорого стоит. Глава семьи Ричард уже перекочевал из неизвестности Ирландской палаты Лордов на место возле мистера Питта-младшего42 в палате Общин и, таким образом, был пристроен. Уильям возложил на себя бремя белого человека от боро43 Трим, но что же оставалось делать с Артуром? Он уже превратился в нескладного долговязого 15-летнего юнца, застенчивого, с ломающимся голосом, и настолько неинтересного и неловкого, что девицы на приемах предпочитали не замечать его и позволяли провожать себя кому-нибудь другому. Любимым занятием его было пиликать на скрипке, чему он обучился от родного отца, однако семейство на собственном опыте знало, куда заводят подобные привычки.

Старое правило утверждало, что “семейный дурачок” должен служить Церкви, однако Артур даже не мог в достаточной для этого мере осилить латынь и греческий. Оставался единственный вариант: получение поста в армии и надежда на медленный рост по службе - с течением времени и по мере вымирания старших начальников. Запрошенный ради проформы по этому поводу Артур неожиданно отказался. Он не хотел быть солдатом. А чего же он, собственно, хотел? Ну, ему казалось, что из него получится финансист. Идея столь же бестактная, сколь и абсурдная. Ни вдовствующая графиня, ни сам граф не желали слышать напоминаний о том, что их аристократическое древо отмечено родством с банкиром… ну и о собственных долгах тоже. И родственники с высшим терпением указали на то, что Артур вправе надеяться лишь на годовое пособие в количестве 125 фунтов от заложенных поместий Ричарда, чего едва ли могло хватить на равную конкуренцию с Бэрингами44 и Ротшильдами.

Леди Морнингтон уладила это дело, приняв решение, характерное для вдов и наделенное той чрезвычайной практичностью, которую пожилые леди нередко обнаруживают в денежных вопросах. В те дни военная репутация, которой обладает нынешняя Германия, принадлежала Франции; посему Артуру предстояло отправиться во французскую военную академию; но прежде чем он мог это сделать с какой бы то ни было выгодой для себя, ему предстояло выучить французский язык. Таким образом, леди Морнингтон не только сумела перевезти себя и Артура (а возможно, и кого-нибудь из младших детей) из дорогого Лондона в дешевый Брюссель, но и устроила так, чтобы расходы на проживание и обучение были поделены на двоих с неким Джеком Армитансом, сыном состоятельного баронета. Должно быть, в обмен на большую часть расходов юный Армитанс получал бесценный дар: престиж и протекцию леди Морнингтон. Джек Армитанс впоследствии выгодно женился и прожил долгую (он дотянул до 92 лет) и полезную жизнь, каждый день катая на четверке коней из Нортхемптона в Барни к прибытию почтовой кареты и обратно. Он запомнил от проведенного в Брюсселе года лишь то, что они с Артуром Уэсли работали очень мало, много времени проводили в веселых компаниях, где Артур всегда играл на скрипке. Через четыре десятка лет на скачках в Донкастере он услышал: “Черт меня побери, если это не Джек Армитанс”, и был удостоен рукопожатия герцога Веллингтона, заверившего старого приятеля в том, что, оказавшись в 1815 году в Брюсселе, он позаботился о том, чтобы их прежнему наставнику не причинили никаких тревог и ущерба.

В 1785 году Артура Уэлсли отправили в Анжер, в военную академию, над которой начальствовал тогда инженер Пиньяроль. Однако похоже, выпускала она одних лишь офицеров кавалерии, поскольку основным предметом в ней было обучение верховой езде. В Анжере осталась легенда о Веллингтоне, подобная той, какую сочинили о Наполеоне в Бриенне. В самом деле, жизнь его там представляла прежнюю повесть, полную нездоровья, одиночества и столь явного отсутствия интереса к жизни, что, по сообщениям одного из современников, Артур проводил все свое время “лежа на софе и играя с маленьким белым терьером”.

В этом есть преувеличение, желание поклонников превратить юного герцога Веллингтона в “Admirable Criсhton45” лени и невежества. Повесть, конечно, интересна, но как тогда быть с тем, что через год или два мы узнаем от современников о том, “что он очень много читает”, о его “огромном интересе к новым изобретениям и открытиям”, о его “способности к точным и быстрым вычислениям”.

Не столь уж важно, получил Артур Уэсли формальное военное образование в академии Анжера или нет. Главное в том, что первый год или два относительной свободы от ограничений, в период наибольшей впечатлительности в жизни очень молодого человека, он провел в дружеском общении с французской знатью и притом как раз перед революцией. Эти люди сформировали его манеры и вкус, повлияли на стандарты мышления, направили его ум, а также политическое и социальное сознание. Веллингтон - в отличие от Нельсона, Блюхера и пруссаков - отнюдь не ненавидел французов. Он сражался с ними в смертельно опасной дуэли. И сражался, насколько это возможно, в соответствии с неписаными законами чести и любезности, характерными для старого режима.

Анжер лежит в той части Франции, которая в пору революции оставалась католической и настроенной в пользу короля; окружавшие этот город области рождали ужасные контрреволюционные восстания, едва не сокрушившие Республику. Знать, с которой водил знакомство Артур Уэсли, существенно отличалась от богатых версальских придворных, которых, наряду с современными им испанскими грандами, впору считать прикованными к престолу. Многие из этих провинциальных дворян были настолько бедны, что доход их не превышал 50 луидоров в год, однако из их числа вышло большинство офицеров армии, флота и колониальной службы, многие из низших чиновников и провинциальных магистратов. Дочери их становились монашенками или выходили замуж за отставных офицеров, предпочитавших добродетель приданому. Они редко превосходили в ранге полковника или почтмейстера, поскольку высшие, более выгодные посты с одобрения Версаля предоставлялись grande noblesse46. Провинциальная знать, пополнявшая собой вооруженные силы и принимавшая на свои плечи основную тяжесть сражений, бывала в Версале лишь два раза в жизни: в первый, когда полные надежд молодые люди получали возможность поклониться Его Величеству после поступления на службу, и второй, когда горстка выживших и поседевших ветеранов удостаивалась королевского кивка и креста Святого Людовика в награду за пожизненный труд. Невзирая на свою бедность и скудное вознаграждение за труды, они хранили свою традицию - верности, веры и экономной элегантности, и именно о них, а не о разобщенных парижанах думал Берк47, превознося “неподкупное благородство жизни, дешевую защиту народов, пестунью многих сентиментальных и героических предприятий”.

Данаган, Дублин, Кенсингтон, Итон, Брюссель, Анжер - трудно представить себе комбинацию, в большей степени способную утвердить юного аристократа в предрассудках собственной касты. Новые идеи, которым предстояло сокрушить старый режим и править Европой до возрождения безжалостного военного деспотизма нашего времени, еще не проникали в эти края, а в особенности в Анжер. И если Артур Уэсли сталкивался в Анжере с какими-нибудь ограничениями сурового кодекса чести и военной службы, это были требования галантности, греха, которому сочувствовала даже Церковь, - ведь Паоло и Франческа48 пребывают в высшем, а не низшем из кругов ада. В отношениях с католиками Веллингтон никогда не проявлял заметного протестантского хамства - и дома, в Ирландии, и за границей. Но он не выказывал им и доли того благоволения, потока слезливых сантиментов, столь обычных для просвещенных высших сословий Франции перед революцией и через год-другой после ее начала. Гильотину ставили педантичные сентименталисты, проливавшие слезу “над трогательно дремлющим на солнце добродетельным старцем”.

Если Артур Уэсли положил в основание собственной морали то, что видел в Анжере и вокруг него, он был вполне прав в этом; местные дворяне представляли собой самых лучших из знакомых ему людей; намного превосходящих угнетавших Ирландию обжор и охотников за выгодными местами, великих лондонских тори и вигов с их бесконечной борьбой за кабинет и синекуры и сложными семейными изменами, едва ли смягчавшими причиненное ими зло утратой великодушия. Повторяя в уме великолепные, пусть и направленные не по адресу тирады Берка, Артур Уэсли едва ли мог видеть в своих бывших анжерских друзьях что-либо иное, кроме невинной и героической жертвы рассвирепевшей и обезумевшей революционной толпы, в чем, возможно, и коренится причина его огромной неприязни к народным сборищам и демонстрациям. Некоторые из французских друзей Артура погибли на гильотине, другие пали, защищая собственные дома, третьи были убиты в нантских каменоломнях. Один из них, герцог Бриссак49, пал в Версале в 1792 году как глава конституционной гвардии Людовика XVI.

Веллингтону повезло в том, что заодно он не заразился французской sensiblerie50, которая успела оказать мимолетное влияние даже на столь великолепного человека как Уордсворт51. В последующие годы женщина, не испытывавшая к Веллингтону особенно дружеских чувств, описывала его как “оригинала, гордого, простого и великого”. И этот человек потенциально уже существовал в загорел 17-летнем юноше, вернувшемся в Англию из Анжера после двухгодичного отсутствия. Шансов проявить оригинальность и величие у него не было и вовсе, простота, должно быть, имелась и - возможно - ее принимали за глупость, гордость же могла находить проявление в сдержанности и неловкости. Тем не менее, подобно всем одаренным людям, он наверняка уже проявлял самые первые и еще неявные признаки латентной энергии и силы. Но увы, насколько нам известно, он не сумел найти себе более взрослого друга, познакомиться с человеком постарше, понимавшим его и выказывавшим симпатию.

Конечно, ни понимания, ни симпатии в собственном доме искать не приходилось - если только он надеялся на это. Леди Морнингтон, дочь банкира, любила материальный успех или хотя бы возможность его, в особенности после того, как жизнь ее прошла с мужем, джентльменом и музыкантом. Оба старших сына ее устроились благополучно… что там, они заслуживали поощрения. Вот Уильям, своими достоинствам выслуживший поместье и удивительно преуспевающий в Ирландском парламенте, поддерживая ошибки правительства в качестве представителя трудовой семьи боро Трим. Еще более впечатлял Ричард, глава семейства. Еще 20-летним он с гордостью доказал, что великолепное классическое образование “дает достойное и доходное место”, ибо он находился в тесной дружбе с мистером Питтом и сидел на скамье казначейства в качестве младшего лорда этого учреждения. Однако Артуром она не гордилась… тогда не гордилась. Отсылая сына в Анжер, мать пренебрежительно бросила, что тот “годен лишь на то, чтобы быть пушечным мясом”.

Знал ли Артур о подобном отношении к нему со стороны своей родительницы? Кто может это сказать… Но мать, способная произнести такие слова либо во внезапном порыве материнского раздражения, либо выносив такое суждение, едва ли может показаться сыну любящей и привязанной к нему, и отвергнутый Артур отступил и ушел в себя. Братец Ричард, похоже, разделял отношение матери к этому презренному типу, собственному брату. Он был чересчур занят парламентскими делами, чтобы уделять Артуру какое-то время; и не следует предполагать, что ему было под силу пронзить эту молчаливую отстраненность - при всем увлечении успехами собственного цицероновского красноречия в палате и честью сидеть плечом к плечу с неким непонятным историческим персонажем, носившем прозвище “трепач Браун, лорд Казначей емкостью в три бутылки”. Однако кое-что Ричард для своего брата сделал. Он написал ему рекомендательное письмо к лорду-лейтенанту Ирландии, где словами, полными достоинства, ощущения собственного превосходства и снисхождения, изложил следующую просьбу.

“У меня есть младший брат, - писал он, - которого вы столь любезно обещали иметь в виду относительно назначения в армию. Сейчас он находится здесь и пребывает в полнейшей праздности. Мне безразлично, какую он получит должность, если только назначение состоится скоро”.

Так, силой братского энтузиазма, Артур был произведен в чин энсина 73-го пехотного полка, которому предстояло отправиться в Индию, в день 7 марта 1787 года.

  1. Акт о Папистах 1778 года, расширяющий гражданские права католиков.↩︎

  2. Уоррен Гастинг (1732-1818) - первый английский генерал-губернатор Индии (1772-85), вместе с Робертом Клайвом считается основателем Британской империи, лишившим французов владычества на Индостане.↩︎

  3. Гай Карлтон, 1-й барон Дорчестер (1724-1808) - британский военачальник и колониальный администратор, генерал-губернатор Британской Северной Америки.↩︎

  4. Джордж Аугустус Элиотт, 1-й барон Хитфилд (1717-90) - британский генерал, губернатор Гибралтара в ходе Великой осады 1779-83.↩︎

  5. Джордж Бриджес Родни, 1-й барон Родни (1719-92) - британский адмирал, добившийся наибольшей славы в битве у острова Всех Святых в 1782, где разгромил французский флот под командование де Грасса.↩︎

  6. Гордонские бунты - антикатоличекие бунты в Лондоне 2-7 июня 1780, начавшиеся после того, как лорд Джордж Гордон, глава “Ассоциации протестантов”, выступил против Акта о Папистах.↩︎

  7. Уильям Уэлсли-Поул, 1-й барон Мэриборо (1763-1845) - секретарь Адмиралтейства Портленда, Главный секретарь Ирландии (1809-12), глава монетного двора (1814-23).↩︎

  8. Джеральд Валериан Уэлсли (1770-1848) - доктор богословия, ректор университета Челси, капеллан королевской семьи.↩︎

  9. Уильям Питт-младший (1759-1806) - премьер-министр Британии в 1783-1801, 1804-06.↩︎

  10. Боро - небольшой район, городок, имеющий право на самоуправление.↩︎

  11. Банк братьев Бэрингов - один из старейших банков мира, основан в 1762. Важнейшей из его ранних сделок являлась покупка Луизианы. Технически Наполеон продал эти земли двум семьям банкиров - Бэрингам и Хоупам, у которых США и выкупили Луизиану.↩︎

  12. “Восхитительный Крайтон” - сатирическая пьеса Д.М.Барри (создателя “Питера Пэна”) 1902 года о группе чиновников, попавших на необитаемый остров.↩︎

  13. “Великая знать” (фр.).↩︎

  14. Эдмунд Берк (1729-97) - англо-ирландский политик и один из наиболее влиятельных писателей эпохи Просвещения. Родоначальник идеологии консерватизма. Автор “Размышления о Французской революции”, утверждавший, что свобода должна оставаться в рамках закона, а реформы - следовать по эволюционному пути.↩︎

  15. Паоло Малатеста и Франческа да Римини - герои “Божественной комедии” Данте Алигьери.↩︎

  16. Луи де Коссе-Бриссак, 8-й герцог Бриссак (1734-92) - губернатор Парижа в 1771-91, в 1791-92 главнокомандующий Конституционной гвардии, погибший во время Сентябрьских убийств.↩︎

  17. “Преувеличение, деланная сентиментальность” (фр.)↩︎

  18. Уильям Уордсворт (1770-1850) - британский поэт-лирик.↩︎